В молодости Пушкин учил иврит - хотел сам прочитать "Книгу Пророков" в первоисточнике. Или может это в нём еврейские корни так проявлялись, потому что он сам считал себя потомком царя Давида и царицы Савской.
Сохранившиеся в его записной книжке несколько страниц, испещрены буквами ивритского алфавита. Фольклорист и археограф Петр Васильевич Киреевский в письме поэту Николаю Языкову замечал: «Пушкин учится по-еврейски с намерением переводить Иова». С Иовом не сложилось, однако в 1826 году Пушкин написал стихотворение «Пророк», основанное на библейской книге пророка Исайи. Год спустя, на вечере у Ксенофонта Полевого, Александр Сергеевич поделился своим замыслом на тему «Вечного жида»: о том, как последний посетил еврейское жилище, в котором умерло дитя, рассказал, что видел Иисуса, несущего крест, и издевался над ним. Так появилось стихотворение «В еврейской хижине лампада».
При жизни Пушкина оно не печаталось - как и незавершенная поэма «Юдифь». Зато не при жизни его взяли да и напечатали. Между тем, даже в «Гаврилиаде» встречаются строки: «В глуши, в дали Ерусалима…» Хотя зачем далеко ходить, если сама - о да, сама! - муза поэта была одета в израильское платье?
Вот муза, резвая болтунья,
Которую ты столь любил.
Раскаялась моя шалунья,
Придворный тон ее пленил;
Ее всевышний осенил
Своей небесной благодатью -
Она духовному занятью
Опасной жертвует игрой.
Не удивляйся, милый мой,
Ее израильскому платью, -
Прости ей прежние грехи
И под заветною печатью
Прими опасные стихи.