Ответ:
Одним із найвідоміших явищ давньогрецької культури є театр (спочатку місця для глядачів називалися театрон, від грецького слова теаомай - дивлюся). Він виник на основі народних пісень і танців під час свята бога Діоніса - покровителя сільського господарства і селян, життєдайних сил природи. В його культі відбилися труднощі й радощі ведення сільського господарства, в якому через природні умови Стародавньої Греції переважало виноградарство. Навесні, коли розвивалася виноградна лоза, відзначалося свято весняних Діонісій, а восени під час збирання винограду святкувалися осінні Діонісії. Це свято було особливо веселим: пили молоде вино, хороводили, співали й танцювали. Оскільки виконавці обрядових пісень на честь Діонісія - дифірамбів (етимологія слова до сих
Процесія на честь Діоніса
Процесія на честь Діоніса
пір не зовсім зрозуміла, але більшість перекладають його як "двічі народжений". Його винахідником вважається поет VII – VI ст. до н.е. Аргон, який упорядковував його) були вбрані в козлячі шкури, то слово "трагедія" і походить від грецьких "трагос" - цап і "оде" – пісня, тобто "пісня цапів".
Культ Діоніса поширюється у багатьох грецьких полісах з VII ст. до н.е. В Афінах за Пісистрата він став державним, і влаштування малих (сільських) і великих (міських) Діонісій взяла на себе держава. Початково дифірамби на честь Діоніса, які співали хором, не відрізнялися ні складністю, ні музичною різновидністю, ні художністю. Хор у трагедіях складався з 12 чи 15 чоловік, а в комедіях з 24. Тому великим кроком уперед було введення в хор дійової особи, яка називалася корифеєм або актором, і декламувала міф про Діоніса та подавала репліки хору. Між актором і хором зав'язувався діалог. Слухачі розміщувалися навколо пагорба, а щоб їм краще було видно, артист стояв на підвищенні - спеціальній дерев'яній підставці. Так виникли театральні вистави. Перші трагедії були створені в Афінах ще в VI ст. до н.е., але істинним творцем грецької трагедії вважають Есхіла (525 - 456 pp. до н.е.), який уведенням другого артиста зробив драму динамічнішою, а також удосконалив сценічний апарат - придумав декорації, маски, літальні, громоносні та інші машини. Спочатку театр був дерев'яний. Місце, де грали актори, називалося сценою - від слова "скена", тобто намет. Спершу це справді був намет, в якому перевдягалися актори. Всі присутні розміщувалися у вигляді амфітеатру. Приміщення були відкритого типу, досить значних розмірів - від 20 до 100 тисяч глядачів, складалися з:
1 - койлоне - приміщення для глядачів;
2 - орхестри - місця для хору, а спочатку і для акторів;
3 - сцени - місця для декорацій, а потім і для акторів.
Идеал - это совершенство, уникальность. Быть идеальным значит быть правильным человеком, отвечающим за свои поступки, следующим всем правилам и нормам жизни, гигиены, это проявление героизма, ответственности, доброты и милосердия....быть идеалом очень трудно, да еще в наше современное время - это, увы, невозможно!
Островский обладает глубоким пониманием русской жизни и великим уменьем изображать резко и живо самые существенные ее стороны.
Внимательно соображая совокупность его произведений, мы находим, что чутье истинных потребностей и стремлений русской жизни никогда не оставляло его; оно иногда и не показывалось на первый взгляд, но всегда находилось в корне его произведений.
Требование права, уважение личности, протест против насилия и произвола вы находите во множестве литературных произведений; но в них большею частию дело не проведено жизненным, практическим образом, почувствована отвлеченная, философская сторона вопроса и из нее все выведено, указывается право, а оставляется без внимания реальная возможность. У Островского не то: у него вы находите не только нравственную, но и житейскую экономическую сторону вопроса, а в этом-то и сущность дела. У него вы ясно видите, как самодурство опирается на толстой мошне, которую называют «божиим благословением», и как безответность людей перед ним определяется материальною от него зависимостью. Мало того, вы видите, как эта материальная сторона во всех житейских отношениях господствует над отвлеченною и как люди, лишенные материального обеспечения, мало ценят отвлеченные права и даже теряют ясное сознание о них. В самом деле — сытый человек может рассуждать хладнокровно и умно, следует ли ему есть такое-то кушанье; но голодный рвется к пище, где ни завидит ее и какова бы она ни была. Это явление, повторяющееся во всех сферах общественной жизни, хорошо замечено и понято Островским, и его пьесы яснее всяких рассуждений показывают, как система бесправия и грубого, мелочного эгоизма, водворенная самодурством, прививается и к тем самым, которые от него страдают; как они, если мало-мальски сохраняют в себе остатки энергии, стараются употребить ее на приобретение возможности жить самостоятельно и уже не разбирают при этом ни средств, ни прав.
У Островского на первом плане является всегда общая, не зависящая ни от кого из действующих лиц, обстановка жизни. Он не карает ни злодея, ни жертву; оба они жалки вам, нередко оба смешны, но не на них непосредственно обращается чувство, возбуждаемое в вас пьесою. Вы видите, что их положение господствует над ними, и вы вините их только в том, что они не выказывают достаточно энергии для того, чтобы выйти из этого положения. Сами самодуры, против которых естественно должно возмущаться ваше чувство, по внимательном рассмотрении оказываются более достойны сожаления, нежели вашей злости: они и добродетельны и даже умны по-своему, в пределах, предписанных им рутиною поддерживаемых их положением; но положение это таково, что в нем невозможно полное, здоровое человеческое развитие.
<span>Таким образом, борьба, совершается в пьесах Островского не в монологах действующих лиц, а в фактах, господствующих над ними. Посторонние лица имеют резон своего появления и оказываются даже необходимы для полноты пьесы. Недеятельные участники жизненной драмы, по-видимому занятые только своим делом каждый,— имеют часто одним своим существованием такое влияние на ход дела, что его ничем и отразить нельзя. Сколько горячих идей, сколько обширных планов, сколько восторженных порывов рушится при одном взгляде на равнодушную, прозаическую толпу, с презрительным индифферентизмом проходящую мимо нас! Сколько чистых и добрых чувств замирает в нас из боязни, чтобы не быть осмеянным и поруганным этой толпой. А с другой стороны, и сколько преступлений, сколько порывов произвола и насилия останавливается пред решением этой толпы, всегда как будто равнодушной и податливой, но, в сущности, весьма неуступчивой в том, что раз ею признано. Поэтому чрезвычайно важно для нас знать, каковы понятия этой толпы о добре и зле, что у ней считается за истину и что за ложь. Этим определяется наш взгляд на положение, в каком находятся главные лица пьесы, а следовательно, и степень нашего участия к ним.
Ниже продолжение</span>
