У нас русский язык никто и не отбирал, так что вопрос о возвращении ставить не приходится.
Если Вы о В. Р. Мельникове, то никаким "филологом" и "лингвистом" он не был от слова "совсем". Даже не всякая амбициозная бабушка на лавочке возьмётся утверждать, что знает о медицине всё, но в лингвистике всякий мнит себя экспертом. Узкий специалист по вирусологии возомнил себя великим знатоком языков и достиг немалого успеха в роли балаганного шута - так сказали бы о нём наши предки, потому что в их времена ещё не было телевидения. Его функции выполнял ярмарочный балаган, в котором показывали "всемирно знаменитых силачей", глотателей шпаг, бородатых женщин и прочий замысловатый человеческий материал, который опасно приводить в дом и даже похоронить разрешалось только за церковной оградой.
Утеря словами одних дополнительных значений и приобретение других называется семантической деривацией, этот процесс происходит абсолютно во всех языках, которыми всё ещё пользуются люди. Однажды А. П. Чехов невольно заставил японцев напрячься. У него был рассказ "Тоска", в котором японцы никак не могли найти адекватный перевод - именно существительное "тоска". Некоторое время они пользовались "транслитом", ибо в японском языке имелись всякие виды хандры и сплина, но того, что описал русский автор, не было. Позже всё-таки додумались, что у некоего собственного существительного есть внутренний потенциал для расширения семантики, и стали пользоваться им в новых переводах. Как бы слова ни изменяли значение, эти процессы опираются на семантическое поле, к которому прирастают или от которого отпадают семы, никогда слово не изменяет значение радикально и с кондачка.
Любители поговорить о богатстве какого-нибудь языка, обычно указывают на его обильный словник. Для настоящего лингвиста, а не дилетанта, просто количество корней и возможных от них образований не говорит ровным счётом ни о чём. Его интересует не тупое количество, а качество словника. Филолог не спешит записывать в "богатство" всякий хлам, валяющийся на чердаке.
Специалист всегда спросит, каково соотношение родо-видовых понятий, имеются ли собирательные, абстрактные, невещественные по смыслу лексические единицы. Если в языке есть двадцать разных слов для обозначения двадцати разных видов котелков, но нет обобщающего понятия "котелок" как такового, значит, язык отражает низкий уровень мышления, малую способность к абстрагированию. Не нужно быть Вангой, чтобы предсказать, что у его носителей либо вовсе нет науки, либо она находится в зачаточном состоянии. Неумение увидеть леса за деревьями, приводящее к желанию дать каждому дереву отдельное имя, неспособность к обобщению, приводящая к раздуванию словника за счёт однотипных слов, едва различающихся семантически, характеризует язык не как богатый, но как убогий. Так что давайте не хлопать по-детски в ладоши, узнав, что в каком-то языке много слов, пока не разберёмся с их качеством. Иначе получится как у некоторых народов севера и индейцев, у которых есть десятки характеристик для оттенка снега, но нет временных понятий вроде "вчера" и "завтра".
Если по-русски нельзя нормально выразить что-нибудь, что легко и просто выражается на другом языке, значит это "что-то" для нас третьестепенно, иррелевантно, не шибко нужно. Мы без него жили и дальше проживём, как японцы жили без чеховской тоски. Когда для нас это "что-то" станет актуальным, язык живо научится его выражать - так было всегда.