Давно известно, что Пушкину в высшей степени присуще историческое чувство и историческое мышление. Историзм — одно из тех свойств художественного гения поэта, которое легло краеугольным камнем в основание его реализма.
Можно сказать, что историю, особенно русскую, Пушкин воспринимал исключительно лично, интимно, и это нисколько не мешало, наоборот, помогало ему видеть истинный, хотя подчас затаенный, отнюдь не лежащий на поверхности ее смысл. Свою жизнь Пушкин вписывал в историю России, которую, в свою очередь, просматривал и через призму своей судьбы человека и поэта. Это органическое слияние личного удела и исторического движения покоилось на убеждении Пушкина в неостановимости исторического процесса, который определяет вполне постигаемые чувством и разумом законы, побуждающие людей, участников исторического действа, выбирать ту или иную позицию, не оставаться пассивными и равнодушными зрителями.
В «Истории Пугачевского бунта» Пушкина интересовала прежде всего «пугачевщина», то есть само восстание, а не его инициаторы, вожди и вдохновители. Они обрисованы Пушкиным скупо, и отличие, например, от «Капитанской дочки», где столь выразительны портреты Пугачева, Хлопуши, Белобородова и даже рядовых участников крестьянской войны. В Истории Пугачевского бунта все повествование занял размах восстания и как бы «образ» восстания в народном сердце и в народной памяти.
Взрыв возмущенной народной стихии, по мысли Пушкина, лишен какой-либо четкой политической сознательности, хотя ее элементы проскальзывают в действиях восставших. В «Капитанской дочке» Пугачев рассказывает Гриневу притчу об орле и вороне. Смысл ее многозначен: с одной стороны, народ возжаждал вольной и яркой жизни, где его силы могли бы развернуться.
Однако, с другой стороны, смысл притчи оттеняет и политическую наивность народа, пользующегося моментом. Он действует импульсивно, словно в экстазе. Им руководит не сознание, а социальный инстинкт. Ощутив свободу, он превращает ее в разгул, и она сразу оборачивается своеволием и произволом. Мечта Пугачева, как признается он Гриневу, — «поцарствовать». Пушкинский герой в ответ на притчу Пугачева резонно замечает: «Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину».
Повесть Пушкина вобрала в себя богатый материал, освоенный и обобщенный в «Истории Пугачевского бунта». И это касается самых разнообразных деталей: золоченого «дворца» Пугачева, портретоя мятежников, их реплик, характеристик персонажей, описаний Оренбурга и Казани, предметов быта и обихода, разговоров и поведения. За каждой строкой чувствуется полное погружение в эпоху, в психологию исторических лиц. Но главное все же в том, что вымышленные герои Пушкина включись в большое историческое движение, определившее их судьбы, заставившее их делать выбор. Они невольно оказываются причастными истории, слушают ее, непосредственно извлекая нравственные уроки. И по воле Пушкина сии переживают самые яркие, самые счастливые минуты, каких уже никогда, пожалуй, не будет в их жизни: чувство первой застенчивой любви, смертельные опасности, отчаяние, разлуки, тревоги, гибель родных, наветы, клевету, суд и наказание, неожиданные милости и прощения, — все им дано испытать и не запятнать чести, не потерять достоинства, закалить себя, укрепиться в любви и тихо, мирно, покойно окончить свои дни. Немногим выпадает на долю жить в поворотные, крутые моменты истории и быть в самой гуще ее роковых событий. Пушкинские герои общаются с главными ее участниками, с теми, кто ее творит. История прошла через их сердца. Они встречаются с Пугачевым и Екатериной II, воюют с восставшими и обращаются к ним за помощью.
Следуя исторической истине, Пушкин не привел Гринева а стан Пугачева. Его герой не признал самозванца Петром III. Пушкин знал, что ни один дворянин из «хороших» (то есть древних, потомственных) фамилий не служил Пугачеву. Лишь Швабрин (один из прототипов Швабрина) оказался изменником, да и то уклонялся от поручений и при первой возможности сбежал и явился с повинной. 8 повести Швабрин делается предателем по собственной воле из-за своей человеческой низости. На самом деле он попал в плен. Так что из общего закона, столь отчетливо выведенного Пушкиным, Шванвич не исключался. Как бы го ни было, Гринев Пугачеву не служит, но самозванец его помиловал и даже оказал помощь, вырвав Марью Ивановну из рук Швабрина.
Ясно, что в Капитанской дочке исторические события призваны оттенить человеческие качества героев. Это равно относится и к Гриневу, и к Пугачеву, и к второстепенным персонажам. Например, генерал Рейнсдорп в «Истории Пугачевского бунта» - нерешительный, глуповатый, лишенный военного таланта незадачливый полководец. В «Капитанской дочке» у Андрея Карловича Р. эти качества сохранены, но, кроме них, он еще и верен старой дружбе, и добр, и способен на сожаление.
Задачи, стоявшие перед Пушкиным в «Истории Пугачевского бунта» и в «Капитанской дачке», обусловили отличающийся подход к изображению исторических фигур. Прежде всего это относится к Пугачеву.
Первый план исторического труда заняло крестьянское движение, а в «Капитанской дочке» — Пугачев. В «Истории Пугачевского бунта» последовательно описан ход восстания: противостояние лагерей, расслоение внутри каждого из них, действия бунтовщиков и правительственных начальников. Тут — сама история, как она реально совершалась.
Пугачев нарисован в «Капитанской дочке» куда более живо, чем в «Истории Пугачевского бунта». «Его видишь, его слышишь», — писал Вяземский. И надо сказать, что это имеет первостепенное значение для художественной мысли Пушкина. Если «Историей Пугачевского бунта» поэт преследовал практическую цель — указать на необходимость преобразований, то «Капитанской дочкой» он художественно решал более отдаленную, но не менее глубокую гуманистическую проблему: как достичь единства нации, как примирить противоречия и на какой основе это возможно. Оказалось, что почва для сближения «мужицкого царя», повстанца Пугачева, и дворянина Гринева есть, она еще не в настоящем, а в будущем. Пугачев и Гринев — в разных лагерях, но человечность, уважение к личности других людей, к их простым чувствам объединяют пушкинских героев. Пугачев, следуя народной нравственности, заступается за сироту, он как-то по-отечески сочувствует Гриневу и предлагает даже сыграть свадьбу и попировать. А Гринев, проявляя жалость к замерзающему мужику, предостерегая его от предвидимого печального конца, искренне желает Пугачеву добра, и тот это чувствует и ценит. Так дворянин и враг дворян находят общий язык, между ними на короткий срок устанавливается взаимопонимание, и Пушкину оно особенно дорого.
Человечность Вожатого в «Капитанской дочке» высвечена ярче, чем в «Истории Пугачевского бунта». Но не забудем, сколь многим в «Капитанской дочке» поэт был обязан добросовестному и проницательному историку, автору «Истории Пугачевского бунта».
