А почему великие империи всегда нагибают колонии и мелких лимитрофов? Потому что могут. На этом можно было бы и закончить, «но, все же, мы не привыкли отступать...»(киножу<wbr />рнал «Хочу всё знать»©).
А почему все буквально, кто занимается углубленно новой и новейшей историей неизбежно левееют, вплоть до коммунистических (скорее всё-таки, не коммунистических, а большевистских, учитывая все конфузы ситуаций) взглядов, а те, кто занят всей предыдущей историей, неизбежно правеют, например, Яковлев и его учитель Кипнис, соответственно, у обоих профессиональная деформация по профессиональной специализации?
Вы можете, даже сегодня можете, убивать и мучить кого угодно, только вам придется сегодня конспирироваться или искать места, где лично вам это можно, чтобы не быть привлечённым, а тогда было не просто можно, де-факто, а, хуже, незапрещено Законом, то есть «можно» де-юре.
Чтобы инциденты, перестали быть таковыми, а стали системным поведением, человек(как массы, не как индивидуум) должен стать безнаказанным. Если вы думаете, что ваши соседи, те самые, кто с вами очень вежливо улыбаются и здороваются, не съедят или не убьют вас, когда это будет возможно(незапрещено<wbr />), то ваш мир "целофановый»(мир из хороших добрых книжек и кино, здесь).
Толерантность и простая вежливость - это не просто общественный договор, это способ выживания социума при помощи манипуляции конкретным индивидуумом.
80% населения Земли, станут вас нагибать, порабощать или просто походя унижать, если ему за это ничего не будет. От вас или, чаще, от Закона.
Салтычиха и иже с ней - только крайности, человек цивилизован(буквальн<wbr />о значит обезоружен), только если его кто-то(сосед, стражник, солдат) или что-то (власть, закон) обезоружили.
Никогда не пытайтесь судить о поведении и поступках людей тогда с вашей современной точкой зрения, основанной на вашем, современном вам опыте, современной вам морали. Судить об исторических личностях можно, только осознав общественную мораль того времени, о коем вы пытаетесь судить.
В качестве иллюстрации.
В романе А.Н. Толстого «Петр Первый» есть эпизод(одна из книг начинается этим эпизодом, Они, Пётр - уже герр Питер, европеец напрочь то бишь): висит на колу молодуха Нюрка лет эдак пятнадцати, если правильно помню; за то висит, что мужа-изверга извела, мороз, а герр Питер, дэр Эрстер который, мимо шагает по московским слободам(дело было в слободах), настроение у того не просто замечательное, но слегка романтическое; видит Нюрку на колу, поглядел на молодуху, стрельца караульного подозвал, спросил «за что?», ещё раз посмотрел, сказал «тулуп на нее накиньте, нето замёрзнет к утру...». Мне было лет пятнадцать, когда я читал роман, я подумал(когнитивное искажение у меня было: если умер не сразу, то надежда есть, даже если ее нет): какой хороший царь, пожалел бедную Нюрку; а тулупчик нужен был, чтобы умирала дольше, чтоб вы знали.
Ну, и кто у нас герр Питер? Злодей или Государь?
Едем дальше.
Есть в нашей армии всякая спецура. Ее учат всяким непотребностям, типа быстрого допроса. Так вот, у рядовых и сержантов репу, бывает, сносит на столько, что свои навыки они употребляют в гражданской жизни, потому что быстро переключиться не могут. Из них получаются замечательные наемники и бандиты в промышленных количествах, а среди офицеров той же спецуры таковых на порядки меньше, потому что их учили не путать мир с войной. Учили фильтровать свои боевые рефлексы, учили переключать тумблер в режимы «дома» и «на войне». Знаком и с теми, и с другими. Если они меня идентифицировали, как «наши», то мне прощается все, кроме предательства, а если я изначально «противник», то я враг навсегда(не долго).
Великий наш Суворов спорные брачные обязательства среди своих крепостных решал просто: по росту, подошли по росту, значит решено. Наше Все, Ай, Да, Сукин Сын, Ай, Да, Пушкин писал папеньке: продай пару крестьян, пообносился.
Крестьянин - как ваша ливретка, скакун, гончая, японский хин, пит-буль, тонко-рунная овца. Можно приласкать, привязаться, скорбеть об утрате, но как о полезном или живом имуществе. А можно промотать или развлекаться, как Салтычиха. Вы можете попробовать привлечь меня, когда я щелкаю своего восемнадцатилетнего кота по ушам, когда он прячется в закрываемых местах, по 145-той, вы можете привлечь по той же статье кинолога, когда он дрессирует свою или вашу собаку на человека, на след, на наркоту, на зверя, за убийство моей собаки, укусившей мою внучку. Пробуйте, получится, как с Салтычихой. Я все могу со своим имуществом, если мое имущество не жалуется, а, больше, потому, что вы это не видите. А напомнить вам о геноциде кроликов в отдельно взятом хозяйстве в исключительно гастрономических целях?
Итого. Все дело во вложенной морали.
У меня есть ещё много, на повести примерно. Но формат нашего ресурса не тот.
Осталось только добавить: историю пишут победители, ставшие способными строить писателей, и каждый победитель - герой, а воры только те, кто пойман.
Если бы Салтычиху не поймали, то развлекалась бы дальше с дворовыми девками, пока девки не кончатся, или Салтычиха. Проблема Салтычихи только в том, что приличиями не напрягалась, то есть не пряталась, выражаясь образно, резала своих баранов на Красной площади. Проблема не в том что резала, а то, что на «Красной площади».
Человека останавливают от зверств, кои в вбиты в его психику с хозяйственно-товарными отношениями, только две вещи, они же на них толкают - закон на условно-рефлекторном и целесообразность на целесообразном и(или) идеологическом уровнях. Что можно, то можно, когда это никому, кроме Вашей паствы, не мешает.
Если вы думаете, что ваша свобода заканчивается там, где начинается свобода других, вы ошибаетесь диалектически: ваша свобода заканчивается только там, где ее ограничили. Законом(силой) или вашей моралью, коя навязана вам силой или моралью ваших предков, или окнами Овертона, то бишь опять силой, иногда мягкой, но всегда силой.
Бытие определено сознанием, а сознание определено бытием. Диалектикё, однако! Отрицание отрицания, блин!
ЗЫ: Очень надеюсь, что слово «российские» в Вопросе не было ключевым, надеюсь, что ключевым было «помещик», в противном случае, я, точно, зря натыкал пять или шесть тысяч знаков.
