С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики… Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат, – отвечает, бывало, – так как‑то всё…» Большой оригинал.
<...> Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт‑Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что‑нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.
<...> На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж – скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель…» Что ж я вру – я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница стоит… А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж… ж… ж… Иной раз и министр…
Мне даже на пакетах пишут: «ваше превосходительство». Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, – куда уехал, неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, – нет, мудрено. Кажется и легко на вид, а рассмотришь – просто черт возьми! После видят, нечего делать, – ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! Каково положение? – я спрашиваю. «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате: хотел отказаться, но думаю: дойдет до государя, ну да и послужной список тоже… «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!.. Уж у меня ухо востро! уж я…» И точно: бывало, как прохожу через департамент – просто землетрясенье, все дрожит и трясется, как лист.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть‑чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
<...> Вздор – отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош… Я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.)..."
Коллективу всегда сложно принять нового участника, поэтому отношения Лены Бессольцевой с новоиспеченными одноклассниками с самого начала были напряженными. Она была отвержена в первые же минуты своего появления, хоть и не поняла этого, наивно полагая, что одноклассники так шутят. Но дети сразу же поставили ее на позицию жертвы.
Решающим в вопросе "Принять или нет?" стал момент, когда Лена, взяв вину Сомова на себя, заявила, что это она рассказала учительнице о том, что класс сбежал с урока в кино. Это дало одноклассникам реальный повод отвергнуть девочку, навесить на нее ярлык предателя и объявить страшный бойкот.
Переломным моментом в истории является эпизод, в котором Лена наконец смогла дать отпор обидчикам, показав свою сильную сторону, заявившись на день рождения Димы Сомова. Лена буквально станцевала на всех оскорблениях одноклассников, ясно дав понять, что ей на это наплевать. "Какие вы все красивые, прямо как картинка! А я — чучело!", кричала Лена смело смотря им всем в глаза. "<span>Честно говоря, жалко мне вас. Бедные вы, бедные вы люди…", в заключение говорит она, прежде чем удалиться, оставив потрясенных одноклассников обдумывать содеянное.
Учителя в событиях не участвуют вовсе, за исключением разговора Сомова с классной руководительницей, с которого все и началось. Почему учителя не замечают травли Лены Бессольцевой? Скорее всего лишь потому, что это не их война, вмешательство взрослых, возможно, остановило бы бойкот, но решило бы это проблему и стали бы одноклассники относиться к Лене хорошо? Нет. Их уважение девочка должна была заслужить сама, поэтому, думаю, постороннее вмешательство просто не имело смысла.</span>
<span><span>В своем творчестве многие художники уделяли внимание в написании детских образов. Одной из лучших работ считается картина Тропинина портрет сына Арсения или ее еще называют Голова мальчика созданная в 1818 году Детей художник любил писать и им было создано более двадцати образов подростков.Если кратко Василий Тропинин - мастер романтического и реалистического портрета. Практически все работы художника изысканы, неярки и написаны в золотистой цветовой гамме, напоминающей валерную живопись XVIII века. Изображение ребенка было для него особо привлекательным. Многие детские портреты написаны в виде жанровой сценки. Рядом с детьми или подростками художник рисует собачку, птичку, игрушку или музыкальный инструмент.</span><span>Возможно, поэтому портреты Тропинина близки традициям XVIII в, когда в искусстве царила сентиментальность. Философы называли ум малыша "белой доской", считая, что пороки общества возникают только от плохого воспитания. Они признавали уникальный мир ребенка, напряжение его духовной жизни.Именно таким и представлен хрупкий внутренний мир Арсения, портрет был заслуженно признан одним из наиболее поэтичных произведений живописи I пол. XIX в. Полотно поражает искренностью и эмоциональностью, хотя его колорит практически ограничивается песочно-коричневыми тонами. Через краску и лессировку можно заметить розоватый тон грунта.Арсений практически не позирует, он смотрит немного в сторону, мальчик одет опрятно, но несколько небрежно. Возможно, отец оторвал его от интересных занятий или игры, так как у него распахнут ворот, да и мысли его вероятно еще блуждают там, где он был совсем недавно. В изображении отсутствует репрезентативность, которая выражена в некоторой фрагментарности композиции. Голова мальчика нарисована на всей поверхности холста, но таким образом, она становится ближе к нам.<span>Несомненно, что Тропинин писал портрет сына Арсения, находясь в состоянии необычного творческого озарения. Лицо подростка освещено приглушенным светом и выражает детскую удивительную легкость. Художник использует теплые золотисто-коричневые тона. Вьющиеся волосы немного взлохмачены. Внимание ребенка что-то отвлекло, он повернул голову, вздернул брови и стал сосредоточен. Особо поражает не по-детски задумчивый взгляд Арсения. Может быть, его еще привлекает игра, но он не хочет ослушаться отца и поэтому сидит спокойно. В его облике мы видим благородство и внутреннюю красоту.
</span></span><span>Вся картина наполнена гармонией и отражает отцовскую нежность. Тропинин сумел с огромной любовью передать внутренний мир мальчика, поэтому портрет получился полный очарования.<span>В настоящее время картина «Портрет сына» находится в экспозиции Государственной Третьяковской галереи. Ее размер 40,4 на 32 см масло, холст</span></span></span>
