Школьник
- Ну, пошел же, ради бога!
Небо, ельник и песок
Невеселая дорога... (олицитворение)
Эй! садись ко мне, дружок!
Ноги босы, грязно тело, (эпитет)
И едва прикрыта грудь...
Не стыдися! что за дело?
Это многих славных путь.
Вижу я в котомке книжку.
Так, учиться ты идешь...
Знаю: батька на сынишку
Издержал последний грош. (метафора)
Знаю: старая дьячиха
Отдала четвертачок,
Что проезжая купчиха (эпитет)
Подарила на чаек.
Или, может, ты дворовый
Из отпущенных?.. Ну, что ж!
Случай тоже уж не новый
Не робей, не пропадешь!
Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик (метафора)
По своей и божьей воле (метонимия)
Стал разумен и велик.
Не без добрых душ на свете
Кто-нибудь свезет в Москву, (эпитет)
Будешь в университете
Сон свершится наяву! (олицетворение)
Там уж поприще широко:
Знай работай да не трусь...
Вот за что тебя глубоко
Я люблю, родная Русь!
Не бездарна та природа,
Не погиб еще тот край, (олицитв)
Что выводит из народа
Столько славных то и знай,
Столько добрых, благородных,
Сильных любящей душой,
Посреди тупых, холодных
И напыщенных собой!(метонимия)
С чувством горести, в тоже время в растерянности. Но капля радости тоже присутствует
Морозова — главная героиня, политзаключенная. В центре повествования этого раннего произведения писателя — рассказ конвойного-жандарма Гаврилова о девушке-«политичке» (политзаключенной) Морозовой, которую он сопровождал в ссылку. Рассказчику она показалась ребенком: «волосы русые, в одну косу собраны, на щеках румянец». Гаврилов сразу пожалел её, а дорогой даже думалось ему: «у начальства попросить да в жены её взять. Ведь уж я бы из неё дурь-то эту выкурил». Но больше всего удивляет рассказчика не гордая непокорность Морозовой, её постоянные препирательства с конвойными, а то, что она «побрезгала» с ними чай пить. Видя, что ссыльная больна и отказывается от его тулупа, он вынужден соврать ей, что тулуп казенный и «по закону арестованным полагается». Непреклонность Морозовой поражает даже её товарища по ссылке Рязанцева, который называет её «сектанткой» и «настоящей боярыней Морозовой». Знаменательны и слова Рязанцева: сломать её можно. «Вы и то уж сломали… Ну, а согнуть, — сам, чай, видел: не гнутся этакие». Умершая вскоре «сердитая барышня», которую жандармы назвали «чудной» за то, что она «как приехала, так прямо к ссыльному пошла», не выходит из головы Гаврилова, причем именно его-то образ и не брался в расчет радикалами, распространившими рассказ в России как пропагандистское, антиправительственное произведение. Сам же автор, положив в основу рассказа реальную историю (прототип — Е. Л. Улановская), явно хотел уйти от прямолинейности, показав сложность, а временами трагическую безысходность взаимоотношений с людьми. Гаврилов говорит: «От меня она зла не видала, а я на ней зла не помню», выражая тем самым свою приверженность христианской этике. Сугубо человеческие, родительские мотивы движут матерью Морозовой, которая, продав унаследованный дом, отправляется к своей «голубке», которая хоть и «побранит, рассердится», а «все же рада будет». Искренне плачет по безвременно погибшей жизни Чудной и «гулящая» девка со станции. Наконец, состраданием и томлением полна душа самого автора-повествователя. И только героиня — бесстрастная, хладнокровная, вот еще одно значение её фамилии — остается охваченной идеей борьбы. Современникам Короленко характер Морозовой казался символом силы духа, готовности к революционному самопожертвованию.
