В старину в непроходимых лесах жили люди, отличающиеся веселым нравом и веселостью. Они были сильные и смелые. Но как-то пришли другие племена и прогнали этих в лес, туда, где болота и темно, поскольку лес старый и густой. Не было видно неба. От смрада болот гибло много людей. Жены и дети плакали, а отцы понимали, что из лесу нужно уходить. Но проблема состояла в том, что дорог было только две. Если идти назад, то необходимо будет столкнуться со злыми врагами, а если пойти вперед – забраться в большую чащу зарослей, где еще темнее и страшнее. Пугало людей и гудение леса от сильного ветра.
Люди от радости и надежд не заметили, как не стало Данко. Сердце же его продолжало пылать. И лишь один острожный человек заметил сердце и, побаиваясь последствий, наступил на гордое сердце ногой. Рассыпавшись на много искр, оно угасло.
Не було подвигу українського народу! Був подвиг радянського народу ( москалі, хохоли, казахи та інші) .
http://www.litra.ru/composition/work/woid/00047101184773070886/
Напиши конечно согласен ты с эти или нет. Расскажи почему. Пример:
Мне кажется, что даже жестокий человек, может проявить доброту ведь он тоже человек. У него есть чувства. Поставим в пример кино, в некоторых случаях и жизнь, как злой хулиган, который ко всему относиться плохо и жестоко, вдруг, влюбляться, и становится мягко относиться к девушке, становится добрый к ней и т.д
Я постралась подтолкнуть на мысль
Характер и смысл книги Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», анализ которой нас интересует, — «писать не с плачем, а со смехом», веселя читателей. Пародируя ярмарочного зазывалу и обращаясь к «достославным пьяницам» и «досточтимым венерикам», автор тут же предостерегает читателей от «слишком скороспелого вывода, будто в этих книгах речь идет только о нелепостях, дурачествах и разных уморительных небывальщинах». Заявив о том, что в его сочинении царит «совсем особый дух и некое, доступное лишь избранным, учение, которое откроет вам величайшие таинства и страшные тайны, касающиеся нашей религии, равно как политики и домоводства», автор сразу же открещивается от попытки аллегорического прочтения романа. Тем самым Рабле на свой лад мистифицирует читателей — столь же разъясняет свои намерения, сколь и задает загадки: недаром история интерпретаций «Гаргантюа и Пантагрюэля» представляет собой причудливый ряд самых контрастных суждений. Специалисты ни в чем не сходятся в определении ни религиозных взглядов (атеист и вольнодумец — А. Лефран, ортодоксальный христианин — Л. Февр, сторонник реформаторов — П. Лакруа), ни политической позиции (пламенный сторонник короля — Р. Маришаль, протомарксист—А. Лефевр), ни авторского отношения к гуманистическим идеям и образам, в том числе существующим в его собственном романе (так, Телемское аббатство рассматривают то как программный эпизод желанной демократической утопии, то как пародию на такую утопию, то как в целом несвойственный Рабле придворно-гуманистический утопический образ), ни жанровой принадлежности «Гаргантюа и Пантагрюэля» (книгу определяют как роман, мениппею, хронику, сатирическое обозрение, философский памфлет, комическую эпопею и т.д.), ни роли и функции основных персонажей.
Объединяет их, пожалуй, лишь одно: обязательное дискуссионное сопряжение своего прочтения романа с бахтинской концепцией карнавальной природы раблезианского смеха. Мысль М.М. Бахтина о противостоянии поэтики романа Рабле официальной, серьезной литературе и культуре эпохи довольно часто истолковывается как недооценка ученым причастности писателя к высокой книжной гуманистической традиции, между тем как речь идет об определении индивидуального, неповторимого места Рабле в этой традиции — одновременно внутри и вне ее, над ней, в каком-то смысле даже напротив нее. Именно такое понимание объясняет парадоксальное сочетание программности и пародийности знаменитых эпизодов гуманистического обучения Гаргантюа, наставления Пантагрюэля его отцом, Телемского аббатства и многих других. Чрезвычайно важным в этом аспекте представляется замечание Бахтина по поводу отношения Рабле к одному из важнейших течений гуманистической философии его времени: «Рабле отлично понимал новизну того типа серьезности и возвышенности, который внесли в литературу и философию платоники его эпохи <...> Однако он и ее не считал способной пройти через горнило смеха, не сгорев в нем до конца».