У меня живет щенок Муфаса я его кармлю играю и в друг МУФАСА заговорила мне надо спать спать и мне кажется что мне надо спать ложиться
" Шинель" Гоголя читается на одном дыхании. Поражает финал. Фантастичностью, реальностью и необычностью возмездия. Робкий Башмачкин становится агрессивным после своей смерти. Он срывает шинели с богатых, скалит зубы и нагоняет страх на весь Петербург. Но знаковой оказалась встреча с лицом, которого в городе называли " значительным". "Лицо" "решило " заглянуть на огонек к Каролине Ивановне. И тут его некто потянул за воротник и прошептал : " Наконец-то я тебя того, поймал за воротник, твоей то шинели мне и нужно! ". Обычная шинель становится и символом чиновничьего произвола, и символом человеческого несчастья, и торжеством справедливости. Ничтожный, живущий мелкими заботами Акакий Акакиевич после смерти - великая фигура. Он уже может не только пригибаться к столу, но и стоять за себя. Мне нравится мысль Гоголя о том, что любой человек, его мечты и желания достойны внимания , и дух, великий дух, , парящий в небесах, всегда над нами и следит за правдой и она в конце концов торжествует. Вот и значительное лицо, наверное, уже не будет говорить своим подчиненным : " Как вы смеете, понимаете ли, кто перед вами? ". Гордыня исчезнет и еще на одного слушающего и слышащего у власти находящегося станет больше.
Потому что никогда нельзя гарантировать, что космический корабль точно будет исправен в космосе.
Дядя Яков непременно брал гитару, настраивал ее, а настроив и встряхнув кудрями, «сгибался над гитарой, вытягивал шею, точно гусь… играл что-то разымчивое, невольно поднимавшее на ноги». Сначала его музыка была грустной, мелодичной, «под эту музыку становилось жалко всех и себя самого, большие казались тоже маленькими, и все сидели неподвижно, притаясь в задумчивом молчании». Потом собравшиеся, утомленные и так нелегкой жизнью, просили дядю Якова сыграть что-нибудь веселое, задорное. И тогда главным героем становился непременно Иван-Цыганок, приемный сын Кашириных. Он «плясал неутомимо, самозабвенно, и казалось, что, если открыть дверь на волю, он так и пойдет плясом по улице, по городу, неизвестно куда…». Дядя Яков своими восклицаниями его подзадоривал. Глядя на Цыганка, плясать выходили и другие. Бывало, уговаривали даже бабушку. Она сначала отказывалась, но потом соглашалась. И плясала на удивление хорошо и с душой, плясала, «словно рассказывала что-то». Алеше в такие минуты она казалась «так буйно красива и мила». Очень старалась и старая Нянька — когда бабушка танцевала, она «гудела, как труба» в такт музыке песню. Танцы всегда перемежались с чаепитием, со вкусными яствами. Для детей и для взрослых это был настоящий праздник.