"Вам нужно мертвых душ?" - спросил Собакевич очень просто, без малейшего удивления, как бы речь шла о хлебе…
"Найдутся, почему не быть..." - сказал Собакевич.
"А если найдутся, то вам, без сомнения... будет приятно от них избавиться?"
"Извольте, я готов продать", - сказал Собакевич… смекнувши, что покупщик… должен иметь здесь какую-нибудь выгоду.
"Чорт возьми", - подумал Чичиков про себя: "этот уж продает еще прежде, чем я заикнулся!" и проговорил вслух: "А, например, как же цена, хотя, впрочем, конечно, это такой предмет... что о цене даже странно..."
"Да чтобы не запрашивать с вас лишнего, по сту рублей за штуку!" - сказал Собакевич.
"По сту!" - вскричал Чичиков, разинув рот и поглядевши ему в самые глаза, не зная, сам ли он ослышался или язык Собакевича, по своей тяжелой натуре не так поворотившись, брякнул, вместо одного, другое слово.
"А какая бы, однако ж, ваша цена?"
"Моя цена! Мы, верно, как-нибудь ошиблись или не понимаем друг друга, позабыли, в чем состоит предмет. Я полагаю с своей стороны… по восьми гривен за душу, это самая красная цена!" …
"Так вы думаете, сыщете такого дурака, который бы вам продал по двугривенному ревизскую душу?"
"…зачем вы их называете ревизскими, ведь души-то самые давно уже умерли, остался один не осязаемый чувствами звук. Впрочем, чтобы не входить в дальнейшие разговоры по этой части, по полтора рубли, извольте, дам, а больше не могу"…
"Да чего вы скупитесь? - сказал Собакевич. - Другой мошенник обманет вас, продаст вам дрянь, а не души; а у меня что ядреный орех, все на отбор: не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый мужик. Вы рассмотрите: вот, например, каретник Михеев! ведь больше никаких экипажей и не делал, как только рессорные. И не то, как бывает московская работа, что на один час, прочность такая, сам и обобьет и лаком покроет!" …
Чичиков открыл рот с тем, чтобы заметить, что Михеева, однако же, давно нет на свете; но Собакевич вошел, как говорится, в самую силу речи, откуда взялась рысь и дар слова:
"А Пробка Степан, плотник? Я голову прозакладую, если вы где сыщете такого мужика. Ведь что за силища была! Служи он в гвардии, ему бы бог знает что дали, трех аршин с вершком ростом!"…
"Милушкин, кирпичник! мог поставить печь в каком угодно доме. Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо, и хоть бы в рот хмельного! А Еремей Сорокоплёхин! да этот мужик один станет за всех, в Москве торговал, одного оброку приносил по пятисот рублей. Ведь вот какой народ!.."
"Но позвольте, - сказал… Чичиков, изумленный таким обильным наводнением речей… - зачем вы исчисляете все их качества, ведь в них толку теперь нет никакого, ведь это всё народ мертвый. Мертвым телом хоть забор подпирай, говорит пословица".
"Да, конечно, мертвые, - сказал Собакевич, как бы одумавшись и припомнив, что они в самом деле были уже мертвые, а потом прибавил: - Впрочем, и то сказать: что из этих людей, которые числятся теперь живущими? Что это за люди? мухи, а не люди"…
"Нет, больше двух рублей я не могу дать", - сказал Чичиков.
"Извольте, чтоб не претендовали на меня, что дорого запрашиваю и не хочу сделать вам никакого одолжения, извольте - по семидесяти пяти рублей за душу, только ассигнациями, право, только для знакомства!.."
"Два рублика", - сказал Чичиков.
"Его не собьешь, неподатлив!" - подумал Собакевич. - "Ну, бог с вами, давайте по тридцати и берите их себе!.."
"Какая ж будет ваша последняя цена?" - сказал… Собакевич.
"Два с полтиною".
"Право, у вас душа человеческая все равно, что пареная репа. Уж хоть по три рубли дайте!"
"Не могу".
"Ну, нечего с вами делать, извольте! Убыток, да уж нрав такой собачий: не могу не доставить удовольствия ближнему. Ведь, я чай, нужно и купчую совершить, чтоб все было в порядке".
"Разумеется".
<span>Из всех помещиков, изображенных Гоголем, Собакевич - самый грубый, но и самый расчетливый человек. По своим взглядам на жизнь и людей - это типичный кулак.
Несмотря на то, что Чичиков начал с ним разговор о мертвых душах «очень отдаленно» Собакевич сразу понял, что нужно Чичикову и назначил неимоверно высокую цену.</span>
<span>Заметив изумление Чичикова, он начинает расхваливать свой товар, стараясь убедить покупщика, что он продает ему «не лапти», а ревизские души, и говорит об умершем каретнике Михееве и других, как о замечательных работниках.
Он не хочет и слышать возражений Чичикова, что это не живые люди, а всего-навсего «неосязаемый чувствами звук», «народ мертвый»</span>
<span>
</span>
