Кутузова прежде всего волновало состояние армии, а точнее солдат. Всегдазаботился о том. чобы солдаты были накормлены и деты. Наполеон же был как символ, его армия была готова во имя Наполона и в огонь, и в воду, и на смерть.
Стояли тёплые летние дни. Вечером прошёл дождь, и наутро мы с папой отправились за грибами. В лесу было много разных птиц. Все они пели на разные голоса. Мы набрали грибов и шли уже домой. Проходя мимо маленькой ёлочки, я задел её ногой. Вдруг из-под неё вылетела маленькая птичка. Я решил поглядеть, что было под ёлочкой. Наклонившись, увидел маленькое гнёздышко, в котором лежало пять голубых яичек. В это время птичка села на самое ближнее деревце и жалобно зачирикала. Я позвал папу. Он подошёл и сказал мне: «Не трогай гнёздышка, а то птичка не будет высиживать птенчиков». Мы заметили, где было гнездо, и отправились домой. Потом мы стали приходить к гнёздышку и смотреть, на месте ли яички. Нам был
Ай, тяжела турецкая шарманка!
Бредет худой, согнувшийся хорват
По дачам утром. В юбке обезьянка
Бежит за ним, смешно поднявши зад.
И детское и старческое что-то
В ее глазах печальных. Как цыган,
Сожжен хорват. Пыль, солнце, зной, забота.
Далеко от Одессы на Фонтан!
Ограды дач еще в живом узоре —
В тени акаций. Солнце из-за дач
Глядит в листву. В аллеях блещет море…
День будет долог, светел и горяч.
И будет сонно, сонно. Черепицы
Стеклом светиться будут. Промелькнет
Велосипед бесшумным махом птицы,
Да прогремит в немецкой фуре лед.
Ай, хорошо напиться! Есть копейка,
А вон киоск: большой стакан воды
Даст с томною улыбкою еврейка…
Но путь далек… Сады, сады, сады…
Зверок устал,— взор старичка-ребенка
Томит тоской. Хорват от жажды пьян.
Но пьет зверок: лиловая ладонка
Хватает жадно пенистый стакан.
Поднявши брови, тянет обезьяна,
А он жует засохший белый хлеб
И медленно отходит в тень платана…
Ты далеко, Загреб!
Вихрь взметывала-метафора