<span>врать-это глупо.ведь в конце-то концов придумывать каждый раз неправду намного сложнее ,чем говорить правду.врать -глупо ,ведь как гласит пословица всё тайное -становится явным,ну или скажем лучше горькая правда ,чем сладкая ложь.Тем более как подсказывает мне жизненный опыт првда помогает!Она делает человека сильнее и увереннее и рядом с вами отаются только те люди ,которым не нужно придумывать каждый раз разные сладенькие сказочки,они принимают от вас правду.Поэтому,я и считаю ,что врать-глупо.Гораздо же приятнее говорить правду и знать твоих по настоящему преданных и откравенных друзей. или как то так.....(((9</span>
Ответ:
Дени
ребят давайте ко мне
Игорь
давай только я голодный(улыбается)
Дени
я тебя накормлю))) ну Дим ты как?
Дима
ок идём
Кагда они уже пришли дома было только мама. Заходят в дом
Дени
мам, к нам мои друзья пришли.
Ольга(так звали маму)
проходите,но мне надо по делам. В холодильнеке торт,суп,мокороны,фрукты. Еште
Дени
ок
Мама ушла.
Дени
Ну что ребят за стол
Дима
давай если честно кушать охота, но торт я не съем
(Игорь смотрит ошарошеними глазами)
Игорь
эм...ладно,я съем
..............
Однажды жил птенчик он любил путишествовать. Как то раз он решил отправиться в путешествие. Птенчик не знал что его будет ждать. Его целью было добраться в гости к друзьям,а дорога была длинной. Когда он собрался в путь и начал выходить из дому на него напал голодный волк но птенчик не растерялся.Он спрятался за дерево и взял палку. Волк просто так не здался он начал искать птенчика.Он нашёл его но когда он начал приближаться к птенчику. Птенчик дал палкой ему по носу и убежал. Он подумал что всё закончилось.Вот наступил вечер птенчик устал и лёг отдыхать.Ему было страшно.Он всю ночь не смыкал глаза.На утро ему всё таки удалось поспать.После своего сна птенчик с силами пошёл дальше. Вот он начал подходить к своему месту назначения как из кустов выпрыгнул тот самый волк птенчик начал кричать. Его услышали его друзья они вышли и увидели как на птенчика напал волк. Они бросились к нему на помощь вместе им удалось помочь птенчику.Потом они все сели пить чай. На этом преключение закончилось.
Лев Толстой родился 28 августа 1828 года в Крапивенском уезде Тульской губернии, в наследственном имении матери — Ясной Поляне. Был четвёртым ребёнком в семье. Мать умерла в 1830 г. через полгода после рождения дочери от «родовой горячки», как тогда говорили, когда Льву не было ещё 2-х лет[К 3].
Воспитанием осиротевших детей занялась дальняя родственница Т. А. Ергольская. В 1837 году семья переехала в Москву, поселившись на Плющихе, так как старшему сыну надо было готовиться к поступлению в университет. Вскоре внезапно умер отец, Николай Ильич, оставив дела (в том числе некоторые связанные с имуществом семьи тяжбы) в незаконченном состоянии, и трое младших детей снова поселились в Ясной Поляне под наблюдением Ергольской и тётки по отцу, графини А. М. Остен-Сакен, назначенной опекуншей детей. Здесь Лев Николаевич оставался до 1840 года, когда умерла графиня Остен-Сакен, и дети переселились в Казань, к новому опекуну — сестре отца П. И. Юшковой.
Дом Юшковых считался одним из самых весёлых в Казани; все члены семьи высоко ценили внешний блеск. «Добрая тётушка моя, — рассказывает Толстой, — чистейшее существо, всегда говорила, что она ничего не желала бы так для меня, как того, чтобы я имел связь с замужнею женщиною»[7].
Льву Николаевичу хотелось блистать в обществе, но ему мешали природная застенчивость и отсутствие внешней привлекательности. Разнообразнейшие, как их определяет сам Толстой, «умствования» о главнейших вопросах нашего бытия — счастье, смерти, Боге, любви, вечности — откладывали отпечаток на его характере в ту эпоху жизни. Рассказанное им в «Отрочестве» и «Юности», в романе «Воскресение» о стремлениях Иртеньева и Нехлюдова к самоусовершенствованию взято Толстым из истории собственных его аскетических попыток этого времени. Всё это, писал критик С. А. Венгеров, привело к тому, что у Толстого создалась, по выражению из его повести «Отрочество», «привычка к постоянному моральному анализу, уничтожившая свежесть чувства и ясность рассудка»[7]. Приводя примеры самоанализа этого периода, он иронически отзывается о преувеличенности своего отроческого философского самолюбия и величия, и в то же время отмечает непреодолимую неспособность «привыкнуть не стыдиться за каждое свое самое простое слово и движение» при столкновении с реальными людьми, благодетелем которых он себе тогда казался.