звестил меня о ре-шении Шведской академии. Я был бы неискренен, ежели бы сказал, как говорят в подобных случаях, что это было наиболее сильное впечатление во всей моей жизни. Справедливо сказал великий философ, что чувства радости, даже самые резкие, почти ничего не значат по сравнению с таковы¬ми же чувствами печали. Ничуть не желая омрачать этот праздник, о коем я навсегда сохраню неизгладимое воспоминание, я всё-таки позволю себе сказать, что скорби, испытанные мною за последние пятнадцать лет, далеко превышали мои радости. И не личными бы¬ли эти скорби, — совсем нет! Однако твердо могу сказать я и то, что из всех радостей моей писательской жизни это маленькое чудо со¬временной техники, этот звонок телефона из Стокгольма в Грае, дал мне, как писателю, наиболее полное удовлетворение. Литературная премия, учрежденная вашим великим соотече-ственником Альфредом Нобелем, есть высшее увенчание писатель¬ского труда! Честолюбие свойственно почти каждому человеку и t каждому автору, и я был крайне горд получить эту награду со сто¬роны судей столь компетентных и беспристрастных. Но думал ли я 9 ноября только о себе самом? Нет, это было бы слишком эгоистично. Горячо пережив волнение от потока первых поздравлений и телеграмм, я в тишине и одиночестве ночи думал о глубоком значении поступка Шведской академии. Впервые со вре¬мени учреждения Нобелевской премии вы присудили ее изгнанни- ку. Ибо кто же я? Изгнанник, пользующийся гостеприимством Франции, по отношению к которой я тоже навсегда сохраню при¬знательность. Господа члены академии, позвольте мне, оставив в стороне ме¬ня лично и мои произведения, сказать вам, сколь прекрасен ваш жест сам по себе. В мире должны существовать области полней¬шей независимости. Вне сомнения, вокруг этого стола находятся представители всяческих мнений, всяческих философских и ре¬лигиозных верований. Но есть нечто незыблемое, всех нас объе¬диняющее: свобода мысли и совести, то, чему мы обязаны циви¬лизацией.
