Автор рисует нам неприглядную картину уездного города и ее “отцов” — мздоимцев и бездельников, занятых только удовлетворением своих желаний и прихотей.
Городничий не заботится о подчиненных его власти горожанах, обирает купцов, тратит казенные деньги на собственные нужды. Он сам жулик ив каждом начальнике видит жулика, ждущего взяток. Приняв Хлестакова за важного чиновника, Антон Антонович всячески угождает ему, надеясь на то, что останется при своей должности. Так же ведут себя и остальные чиновники: судья Ляпкин-Тяпкин, попечитель богоугодных заведений Земляника, почтмейстер Шпекин. Этим чиновникам невдомек, что можно честно выполнять свои обязанности, жить интересами общества, трудиться на благо людей. Они и слов-то таких не знают.
Открывшийся обман с ложным ревизором и приезд подлинного чиновника из Петербурга приводит их в замешательство. Но автор дает понять, что все повторится заново с некоторыми нюансами. Может быть, взятки будут больше, страху натерпятся, но все обойдется, “генеральную репетицию” они “сыграли с Хлестаковым” прекрасно.
Гоголь был честным художником, он показал подлинную жизнь России, суровую и драматичную, и в этом его заслуга.
Комедия "Ревизор" является злободневной уже более 150 лет. Россия царская, Россия советская, Россия демократическая.. Но не меняются люди, сохраняются прежние порядки, отношения между начальством и подчиненными, городом и деревней, поэтому когда мы читаем "Ревизора" сегодня, то узнаем современный провинциальный город и его обитателей. Гоголь написал комедию, в которой высмеял невежество провинциалов, например, судья Ляпкин-Тяпкин прочитал пять или шесть книг и поэтому вольнодумен, своим словам придает большой вес, его речь, как и многих других чиновников, несвязна и обрывиста. Попечитель богоугодных заведений Земляника лечит подопечных, ничего не понимая в медицине, а лекарь Гибнер ни слова не знает по-русски, то есть вряд ли способен к врачеванию. Местный учитель строит такие гримасы, что окружающие просто в ужасе, а его коллега объясняет с таким жаром, что ломает стулья. Когда воспитанники вырастают, они переходят на гос. службу. И здесь - все одно и то же: пьянство, взяточничество, злоупотребление своим положением, чинопочитание. Достаточно вспомнить лишь некоторых героев комедии и их привычки: заседателя, который вечно пьян; Ляпкина-Тяпкина, уверенного в том, что, если он берет взятки борзыми щенками, то это не преступление; присвоенные чиновниками деньги на строительство церкви, которая якобы сгорела; жалобы купцов на то, что городничий мог взять у них любую ткань или другой товар; фразу Добчинского о том, что "когда вельможа говорит, чувствуешь страх". Жены этих обитателей провинции воспитаны на журналах, выписываемых из столицы, и местных сплетнях. Неудивительно, что приезд чиновника из Петербурга вызвал у низ такой ажиотаж - провинциальные женихи были на перечет, а молодой галантный человек успевал ухаживать и за женой и за дочерью городничего. Впрочем, Хлестаков воплощал в себе идеал жизни не только в глазах дам, но и всех остальных обитателей уездного города. Его фантастическим россказням поверили, потому что их содержание соответствовало мечтам каждого провинциала: первый дом в Петербурге, тысячи курьеров, друзья - иностранные послы и им подобные, суп прямо из Парижа. Неудивительно, что городничий не сразу поверил в то, что Хлестаков обещал жениться на Марье Антоновне. Когда же об этом узнали и другие обитатели уездного города, то ярко проявилась их зависть к бывшим друзьям. И как они злорадствовали, когда узнали, что ревизор был не настоящий! Так описывает все пороки обитателей уездного города - лицемерие, двуличность, пошлость, зависть, взяточничество, невежество.
Изучение истории исторической песни
При изучении истории фольклора древней Руси источниковедческие проблемы приобретают особую важность и сложность. Историко-песенный фольклор XIII—XVI веков совершенно не представлен современными той эпохе записями. Перед исследователем встает дилемма: или ограничиться скудными и разрозненными данными, которые содержатся в литературных памятниках того времени, или обратиться к богатым материалам, какие дают поздние записи фольклора. Не отрицая ценности, иногда исключительной, литературных данных и стремясь извлечь из них возможно больше историко-фольклорного материала, тем не менее рассматриваем подлинные фольклорные тексты, записанные в XVIII—XX веках, как основной и наиболее полный и надежный источник для изучения исторической песни и смежных жанров XIII—XVI веков.
Но такая точка зрения должна быть методологически обоснована. А для этого необходимо подвергнуть критическому пересмотру некоторые теории, имеющие хождение в науке.
Есть основание вспомнить здесь некоторые установки, исходящие еще от исторической школы. С точки зрения В. Ф. Миллера или С. К. Шамбинаго, исторические песни XVI века знали как бы два периода своей истории. Сначала эти песни, возникая по следам событий, довольно точно отражали фактическую их сторону и были достоверным повествованием о случившемся, Затем, по истечении некоторого времени, такие песни переставали интересовать слушателей и «петарей» и подвергались решительной переделке. В ходе этой переделки появлялись различные искажения и фактические несообразности, вымышленные ситуации и мотивы выходили на первый план, и т. д. Песенные тексты, записанные из уст народа в XVIII—XX веках, отражают как раз этот второй период в истории песен. Другими словами, по мнению представителей исторической школы, исторические песни XVI века в своем первоначальном, исконном виде не сохранились. Чтобы представить себе эти песни, необходимо произвести реконструкцию их содержания, основанную на критическом анализе поздних текстов. Как известно, большинство работ ученых исторической школы было посвящено именно опытам такой реконструкции. Но не место рассматривать методику этих работ. Следует отметить лишь, что, во-первых, исследования строились на анализе исторических реалий, а не на анализе художественного целого, и, во-вторых, они совершенно не считались с художественной спецификой песен, с их подлинной жанровой сущностью. Релятивистская концепция исторической школы основывалась на неверии в творческие силы народа, в частности крестьянства, которое якобы могло лишь разрушать и искажать песенное наследие но не могло хранить и развивать его. Несостоятельная в методологическом отношении, концепция эта не подтверждается и фактически. Представителям исторической школы не удалось ни реконструировать первичную форму какой-нибудь исторической песни, ни доказать существование таких форм.
Есть все основания думать, что песни о событиях XVI века — о взятии Казани, о Кострюке, о гневе Ивана Грозного на сына и другие, известные нам по записям начинал с XVIII века, — это и есть исторические песни XVI века. Они не восходят ни к каким исчезнувшим «исконным», первичным формам и не нуждаются в реконструкциях того типа, который практиковали ученые исторической школы. Они подлежат историко-фольклорному анализу, и одним из слагаемых этого анализа является установление степени и характера изменении, которым подверглась та или иная песня за века своего бытования. Мы убеждены, что вопрос о происшедших изменениях должен решаться всякий раз совершенно конкретно, хотя, разумеется, очень важно попытаться установить некоторые общие закономерности в этих изменениях.
Здесь нет возможности обсуждать данную проблему во всей ее сложности и во всем многообразии аспектов. Необходимо лишь высказать некоторые общие соображения, во многом объясняющие наш подход к проблеме.
Тезис о творчески направленных изменениях, обусловленных исторической действительностью, общественной и географической средой, личным началом и другими факторами,— в его самой общей принципиальной форме оспариваться не может. Но тезис этот нуждается в строгой конкретизации и солидной фактической аргументации всякий раз, когда он применяется к фактам истории фольклора. Другими словами, нельзя при анализе материала исходить из убеждения в том, что характер, границы и результаты творческих изменений, происшедших с ним, заведомо известны. Нужно, в частности, особенно учитывать жанровую дифференциацию. Былины, сказки и обрядовые песни в одних и тех же условиях будут изменяться далеко не одинаково. В одних жанрах воздействие меняющейся действительности будет более значительным и проявится в иных формах, чем в других жанрах.
<span>Первое стихотворение Бунин написал в возрасте восьми лет. В шестнадцать лет появилась его первая публикация в печати, а в 18, покинув обнищавшее имение, по словам матери, "с одним крестом на груди", он начинает добывать хлеб литературным трудом.
Иван Бунин был великий.
</span><span>В свои 19 он производил впечатление зрелого человека, в 20 становится автором первой, вышедшей в Орле, книги. Стихи сборника во многом были, правда, еще несовершенны, признания и известности молодому поэту не принесли. Но здесь обозначилась одна вызывающая к себе интерес тема - тема природы. Ей останется верен Бунин и в последующие годы, хотя всё органичнее в его поэзию начнет входить философская и любовная лирика.
Бунин вырабатывает свой собственный стиль в русле прочных классических традиций. Он становится признанным поэтом, достигнув мастерства прежде всего в пейзажной лирике, потому что его поэзия имеет прочную основу - "усадебную, полевую и лесную флору Орловщины", родной поэту среднерусской полосы. Этот край, по словам знаменитого советского поэта А. Твардовского, Бунин "воспринял и впитал в себя, и этот запах впечатлений детства и юности достается художнику на всю жизнь".
Одновременно со стихами Бунин писал и рассказы. Он знал и любил русскую деревню. К крестьянскому труду он проникся уважением с детства и даже впитал "на редкость заманчивое желание быть мужиком". Закономерно, что деревенская тема становится обычной в его ранней прозе. На его глазах русские крестьяне и мелкопоместные дворяне нищают, разоряется, вымирает деревня. Как позже отмечала его жена, В. Н. Муромцева-Бунина, его собственная бедность принесла ему пользу - помогла глубоко понять натуру русского мужика.</span>
