В 1866 году он сочинил песню «Гопак», навеянную эпизодом из поэмы «Гайдамаки» Тараса Шевченко. Это произведение по замыслу близко к «Калистрату»: тоже рассказ о себе, и тоже напускное веселье, сквозь которое проглядывает глубокая трагедия целой жизни. Только на этот раз главное действующее лицо — женщина, выданная за немилого, влачащая безрадостное существование со старым, неласковым мужем. Она пришла в шинок, чтобы хоть на время забыться, и здесь, обычно забитая, угрюмая, она пускается в разгульный пляс и в песне бросает дерзкий вызов всей своей постылой жизни.
Сочиняя эту вещь, Мусоргский впервые ощутил, какая взрывная сила и могучая, непокоренная энергия таятся в народных плясках и игрищах. Не отблеск ли они тех грозных сил, которые волей истории загнаны внутрь и дремлют, вплоть до того решительного момента, когда разбуженный народ поднимется на расправу со своими угнетателями?
После «Гопака» у Мусоргского родилась еще более смелая мысль. А что, если воплотить в музыке собственные впечатления, воскресить виденные в жизни сценки, эпизоды? Для этого пришлось бы самому сочинять слова. Трудно, но зато была бы возможность писать прямо «с натуры».
Вот, например, сценка, которая глубоко запала в душу и не дает покоя. Однажды, когда он гостил в деревне, его внимание привлек такой эпизод: несчастный юродивый, нищий, в отрепьях, объяснялся в любви молодой крестьянке. Он умолял ее о ласковом взгляде, а сам стыдился своего безобразия, отлично понимая, что ничего ему не дождаться от нее, кроме насмешки... И Мусоргский принялся сочинять вокальную пьеску, которую он назвал «Светик Саввишна». Слова и музыка рождались почти одновременно.
Это был опять монолог — обращение юродивого к приглянувшейся ему женщине. Мусоргский стремился воспроизвести речь со всей возможной правдивостью. Он хорошо знал тот язык — помесь простонародного и старокнижного, которым изъяснялись деревенские нищие, молящие о подаянии на церковных папертях. Их протяжная речь нараспев отчетливо звучала в его памяти. Мольбе своего юродивого он и придал такой характер, вложив в нее вместе с тем большую силу чувства.
Сколько раз приходилось видеть такую картину: бездомный, голодный ребенок просит встречного барина о подаянии, а тот даже не замечает его и равнодушно следует своей дорогой. И вновь Мусоргский сочиняет слова и музыку монолога, на этот раз названного «Сиротка». «Барин мой миленький, барин мой добренький!.. Баринушка!» То робко, то настойчиво, то с горьким отчаянием звучит в речи ребенка интонация просьбы, жалобы... Не эта ли интонация, навеянная народными причитаниями, однажды уже являлась Мусоргскому, когда он сочинял хор из «Эдипа»? Только в «Сиротке» ее русский характер стал белее явным, да к тому же она здесь непосредственно вырастает из разговорной речи.
М. П. МУСОРГСКИЙ. "Сиротка"(сл. М. П. Мусоргского, 1868)
Владимир Розинг, тенор. Майерс Фоггин, ф-но
Мусоргский. "Сиротка" (сл. М. П. Мусоргского, 1868)
Bitrate: 192 kbps | Время: 0.01.34 | Размер: 2,16 MB | Формат: mp3.
А что, казалось бы, значительного в таком эпизоде? Маленький сорванец пристает на улице к немощной, дряхлой и уродливой старухе, дразнит ее, издевается над ней. Но Мусоргскому и такая незатейливая картинка дала толчок к созданию яркого вокального произведения. И трудно сказать, чего больше в «Озорнике»: сочувствия к одинокой старости или любования бьющей через край жизнерадостностью мальчугана, его озорством и неистощимой выдумкой. Музыка передает его безудержную скороговорку, создает отчетливое представление о его потешных ужимках и ловких прыжках, которыми он увертывается от свирепых взмахов старухиной клюки.
Мусоргский. "Озорник" (сл. А. С. Пушкина). Исп. Галина Вишневская
Когда Мусоргский впервые исполнил перед товарищами «Светика Саввишну», те были потрясены глубокой жизненной правдой и своеобразием этого произведения, Такого Мусоргского — психолога и портретиста — они еще не знали. С тех пор каждое очередное произведение приносило кружку новые радости. Больше всех ликовал Стасов. Он бурно приветствовал обращение Мусоргского к темам и образам современной жизни, выход его за пределы лирической, любовной тематики, которая до сих пор занимала главенствующее место в романсах большинства композиторов. «Конечно, — рассуждал Стасов, — любовь чудесное и глубокое, поэтическое чувство... Но любовь, и вечно одна только любовь — как это малоудовлетворительно, как это бедно и ограниченно для людей, подвинутых интеллектуально!»
