<span><span><em> Стар-
ший, Остап, начал с того свое поприще, что в первый год еще бежал. Его
возвратили, высекли страшно и засадили за книгу. Четыре раза закапывал
он свой букварь в землю, и четыре раза, отодравши его бесчеловечно, по-
купали ему новый. Но, без сомнения, он повторил бы и в пятый, если бы
отец не дал ему торжественного обещания продержать его в монастырских
служках целые двадцать лет и не поклялся наперед, что он не увидит Запо-
рожья вовеки, если не выучится в академии всем наукам.</em></span></span>
Ответ:
Маша Троекурова - 17-летняя красавица, возлюбленная Дубровского. Живя в семье самодура Троекурова, М. внутренне одинока, скрытна, имеет твердый характер. Единственная ее отрада – огромная библиотека, составленная из французских романов 18 века.
В детстве лучшим другом М. был Д. Но того оправили в Петербург учиться. Маша осталась одна. Конечно, много лет спустя она не могла заподозрить в выписанном учителе-французе Дефорже своего старого друга. Она вообще не замечала «слугу» до тех пор, пока тот хладнокровно не справился с медведем (одной из забав Троекурова) . Затем Дефорж начал давать М. уроки музыки, чтобы найти путь к ее сердцу. На первом же свидании Дубровский открылся девушке. Но его вот-вот разоблачат, он должен бежать из дома Троекурова. М. становится возлюбленной благородного разбойника. Дубровский дает М. кольцо, которое она должна положить в дупло в случае опасности. Тогда Дубровский увезет М. из дома. Сосватанная за старика Верейского, девушка подает знак Дубровскому, но тот опаздывает. М. венчают с князем. Она дает клятву перед Богом о верности своему мужу и не отказывается изменить ему, хотя всем сердцем и душой любит Дубровского. М. жертвует своим счастьем ради спокойствия своей души и совести, ради чистоты пред Богом и перед собой.
Честно, не помню на какой главе
-- Ты возьмешь к нам моего Лонгрена? -- сказала она.
-- Да. -- И так крепко поцеловал он ее вслед за своим железным "да",
что она засмеялась.
Теперь мы отойдем от них, зная, что им нужно быть вместе одним. Много
на свете слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и
отдаленно, не передашь того, что сказали они в день этот друг другу.
Меж тем на палубе у гротмачты, возле бочонка, изъеденного червем, с
сбитым дном, открывшим столетнюю темную благодать, ждал уже весь экипаж.
Атвуд стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорожденный. Грэй поднялся
вверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул граненым
стаканом, в песне золотых труб, святое вино.
-- Ну, вот... -- сказал он, кончив пить, затем бросил стакан. -- Теперь
пейте, пейте все; кто не пьет, тот враг мне.
Повторить эти слова ему не пришлось. В то время, как полным ходом, под
всеми парусами уходил от ужаснувшейся навсегда Каперны "Секрет", давка
вокруг бочонка превзошла все, что в этом роде происходит на великих
праздниках.
-- Как понравилось оно тебе? -- спросил Грэй Летику.
-- Капитан! -- сказал, подыскивая слова, матрос. -- Не знаю, понравился
ли ему я, но впечатления мои нужно обдумать. Улей и сад!
-- Что?! -- Я хочу сказать, что в мой рот впихнули улей и сад. Будьте
счастливы, капитан. И пусть счастлива будет та, которую "лучшим грузом" я
назову, лучшим призом "Секрета"!
Когда на другой день стало светать, корабль был далеко от Каперны.
Часть экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая вином
Грэя; держались на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший на корме с
грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо
водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и
думал о счастье...
Ехал ехал , упал , очнулся и гипс