Антон
Антонович Сквозник-Дмухановский
<span>Анна Андреевна, жена его</span>
<span>Марья
Антоновна, дочь его</span>
Лука Лукич
Хлопов
Аммос
Фёдорович Ляпкин-Тяпкин
Артемий
Филиппович Земляника
Петр Иванович Добчинский
<span>Петр Иванович Бобчинский</span>
Иван
Александрович Хлестаков
<span>Фёдор Иванович
Люлюков</span>
<span>Иван Лазаревич
Растаковский </span>
Степан
Иванович Коробкин
Степан Ильич
Уховертов
<span>Свистунов,<span> Пуговицын, Держиморда
</span></span>
Абдулин
<span>Февронья
Петровна Пошлепкина</span>
Изображая в своем произведении «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил» сословные взаимоотношения в России, М.Е. Салтыков-Щедрин создает гротескный образ мужика, который одновременно вызывает у читателя и чувство жалости, и насмешку.
Само появление в сказке мужика фантастично: он внезапно появляется на необитаемом острове, на котором также «по щучьему велению» оказались генералы. Внешний вид мужика представляет контраст по сравнению с обликом двух генералов: «брюхом кверху и подложив под голову кулак, спал громаднейший мужчина».
Мужик настолько свыкся с собственным безволием, что, увидев господ даже на необитаемом острове, тотчас начал исполнять их малейшие желания: «Полез сперва-наперво на дерево и нарвал генералам по десятку самых спелых яблоков, а себе взял одно, кислое». Мужичину интересует, довольны ли господа генералы его усердием. Герой даже сам плетет для себя веревку, которой его потом генералы привяжут к дереву, чтобы не убежал: «Набрал сейчас мужичина дикой конопли, размочил в воде, поколотил, помял – и к вечеру веревка была готова. Этою веревкою генералы привязали мужичину к дереву, чтоб не убег». Все поведение мужика говорит читателю о его рабской сущности: у него нет желания воспротивиться, перестать слушать никчемных, ничего не умеющих делать генералов. Писатель от души иронизирует над мужиком, называя его то «мужичиной-лежебоком», то «тунеядцем». Сами мысли персонажа являются абсурдными: «…начал мужик на бобах разводить, как бы ему своих генералов порадовать за то, что они его, тунеядца, жаловали и мужицким его трудом не гнушалися!» Лейтмотивом в описании мужика становится ироничное высказывание о герое, как о тунеядце, которого постоянно ругают два генерала.
Итак, изображенная в сказке гротескная ситуация практически доведена писателем до абсурда: когда единственно работающий человек постоянно называется тунеядцем, а ничего не делающие генералы являются хозяевами жизни. Финал сказки заставляет читателя еще раз задуматься над взаимоотношениями между мужиком и господами: получив в казначействе много денег, генералы «об мужике не забыли: выслали ему рюмку водки да пятак серебра: веселись, мужичина!»
(2 вариант)
Итак, оказавшиеся на необитаемом острове по воле автора генералы чуть не умерли с голоду, но одного из них осенило: «А что, ваше превосходительство, если бы нам найти мужика?.. Ну да, простого мужика… какие обыкновенно бывают мужики! он бы нам сейчас и булок бы подал, и рябчиков наловил, и рыбы!» Хорошая характеристика мужика. Обыкновенный, не семи пядей во лбу, а работящий, все умеет. Правда, еще не найдя, уже начали ругать: «Наверное, он где-нибудь спрятался, от работы отлынивает!»
Поискали – нашли. Нашли по запаху мякинного хлеба и кислой овчины. Мужик чужой, хозяева не его, но с молоком матери впитанное послушание одержало верх: не сбежал, начал работать, счастлив услужить. Мужик на острове не просто большой, он громаднейший, как и его роль в судьбе генералов: полез на дерево – нарвал яблок, покопался в земле – добыл картошки, потер куски дерево – развел огонь и т.д. Образы генералов и мужика противопоставлены, но как неискоренима привычка ничего не делать и пользоваться плодами чужого труда, так неискоренима и привычка жить чужим умом и волей, подчиняться приказам, выслушивать ругань, самому себе плести веревку-цепь и веселиться на полученный за труды рубль в ближайшем кабаке.
Мужик на острове огромен, а на Подъяческой «висит человек снаружи дома, в ящике на веревке, и стену краской мажет, или по крыше, словно муха, ходит». Здесь он один, без него генералы умрут с голоду, а там таких миллионы, все готовы к услугам за грошовую плату и даже без нее, в силу привычки, генетически. Мужик гордится тем, что генералы «его, тунеядца, жаловали и мужицким трудом не гнушалися!». А ведь чаще всего генералы его называют «лежебокой», «тунеядцем», «канальей». Они не испытывают благодарности, такое положение вещей, когда один почему-то приказывает, а другой почему-то беспрекословно подчиняется, для них и для него естественное, привычное. Генералы не могут обойтись без мужика, мужик не пропадет. Тогда почему он подчиняется их воле, выполняет, как золотая рыбка, их желания?
Именно психологическая, а не физическая, зависимость интересует автора сказки.
Анализ стихотворения Лермонтова «Спор»
Еще сочинения по заданной теме
Романтический конфликт в творчестве Лермонтова
Мотив силы, свободы и рабства в творчестве Лермонтова
Идеи свободы и идеи силы в поэзии Лермонтова
Романтический конфликт в поэзии Лермонтова
Анализ стихотворения “Родина” Лермонтова. Лермонтов М. Ю.
Роль метафори в поезії Лермонтова
Роль метафоры в поэзии Лермонтова
Стихотворение «Спор» было написано в 1841 году, когда общественная мысль трудно и медленно выходила из кризисного состояния. В «Споре» внутри типично романтического конфликта между цивилизацией и природой существует и другой - между двумя общественно-культурными укладами. В этом отношении стихотворение «Спор» шаг вперед по сравнению, скажем, с балладой «Три пальмы», написанной в 1839 году.
В «Споре» представлена вариация той же критики цивилизации, которая была в «Трех пальмах». Сходство мотивов несомненно. Это выражено в общности композиционного строения и в совпадении поэтических деталей. Так, разговору деревьев в «Трех пальмах» соответствует диалог гор в «Споре», появлению каравана - приближение войск. И в том, и в другом стихотворении - яркость, пестрота картин.
Сходство распространяется даже до отдельных элементов изображения: «И шел, колыхаясь, как в море челнок...»- «Колыхаясь и сверкая, Движутся полки...»; «По корням упругим топор застучал...»- «В глубине твоих ущелий загремит топор...». Однако в «Трех пальмах» Лермонтов ограничивается только романтическим неприятием цивилизации, несущей гибель и разрушение, тогда как в «Споре» это неприятие уживается с признанием известных достоинств, которыми отмечена цивилизация в противоположность «дряхлому Востоку», лишенному всякого движения. Ход цивилизации по-прежнему отвергается Лермонтовым, признающим его губительную силу, но он предстает как неизбежный. «Дряхлый Восток» уже побежден. Отсюда двойственность «Спора»: с одной стороны, не остановимое движение, напор разрушительной силы, преодолевающей застой, а с другой - романтическая неприемлемость бездушной и эгоистической цивилизации; с одной стороны, признание неотвратимости цивилизующего движения и его победы над мертвенностью и безглагольностью восточного уклада, а с другой - сознание трагического хода истории. Противоречивая позиция, занятая Лермонтовым в «Споре», отражает не противоречия его личной мысли, а противоречия самой русской жизни, в которой развитие совершалось при нерешенности просветительских задач.
Для уточнения изменившихся взглядов Лермонтова нужно отметить, что при расхождении со славянофилами у поэта имелись с ними и точки соприкосновения. Характерно уже то, что в «Споре» принимают участие не Восток и Запад, а Восток и Север. Здесь заключен намек на самобытность российского развития, которое Лермонтов вовсе не отрицает и от которого не отказывается. Запад для Лермонтова, как и для славянофилов, «дряхлый», истерзанный сомнением и познанием, утративший жизненные силы. Наконец, и славянофилы и Лермонтов стремятся исходить в поисках обновления России из прошлого, но Лермонтов учитывает новые формы жизни, а славянофилы их игнорируют. В прошлой истории России славянофилы опираются на вековые традиции, на обычаи и обряды, на патриархальный быт, исконную религиозность. Славянофилы видят в средневековой России смирение, вековую мудрость народа, сильного своей непосредственной детской простотой, «гордости», бунтарства. Хомяков, например, в стихотворении «России» (1839), которое было известно Лермонтову, писал:
И вот за то, что ты смиренна,
Что в чувстве детской простоты,
В молчанье сердца откровенна,
Глагол творца прияла ты,
Тебе он дал свое призванье,
Тебе он светлый дал удел:
Хранить для мира достоянье
Высоких жертв и чистых дел;
Хранить племен святое братство,
Любви живительный сосуд,
И веры пламенной богатство,
И правду, и бескровный суд
Лермонтов тоже обращается к средневековой России. В отличие от Пушкина, он не придает никакого значения Петровской эпохе, поскольку как раз в Петровскую эпоху были преданы забвенью коренные свойства русской национальности. Петр I обратил Россию на «гибельный» западный путь, с него началась цивилизация. В этом пункте Лермонтов сходен со славянофилами. Но, в отличие от славянофилов, он выделяет в русском средневековье иные стороны. Для славянофилов народ был единой массой, в которой нет места сильным личностям и ярким характерам. Личное достоинство для славянофилов сродни «гордости», пришедшей в новый век с Запада. Напротив, Лермонтов всюду выдвигает на первый план чувства «естественного человека», для которого столь же свойственны наивная непосредственность и детская простота, как свобода и личное достоинство. Вне этих чувств для Лермонтова немыслим человек па Руси. Поэтому из массы народа Лермонтов выделяет сильные характеры, яркие, броские, непреклонные, волевые. Единство народа не в обезличенности, как получалось у славянофилов, а в содружестве ярких индивидуальностей, наделенных глубоким и естественным чувством свободы.