А Герасим всё греб да греб. Вот уже Москва осталась назади. Вот уже потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались избы. Повеяло деревней. Он бросил весла, приник головой к Муму, которая сидела перед ним на сухой перекладинке — дно было залито водой — и остался неподвижным, скрестив могучие руки у ней на спине, между тем как лодку волной помаленьку относило назад к городу. Наконец Герасим выпрямился, поспешно, с каким-то болезненным озлоблением на лице, окутал веревкой взятые им кирпичи, приделал петлю, надел ее на шею Муму, поднял ее над рекой, в последний раз посмотрел на нее... Она доверчиво и без страха поглядывала на него и слегка махала хвостиком. Он отвернулся, зажмурился и разжал руки... Герасим ничего не слыхал, ни быстрого визга падающей Муму, ни тяжкого всплеска воды; для него самый шумный день был безмолвен и беззвучен, как ни одна самая тихая ночь не беззвучна для нас, и когда он снова раскрыл глаза, по-прежнему спешили по реке, как бы гоняясь друг за дружкой, маленькие волны, по-прежнему поплескивали они о бока лодки, и только далеко назади к берегу разбегались какие-то широкие круги.Ерошка, как только Герасим скрылся у него из виду, вернулся домой и донес всё, что видел.— Ну, да, — заметил Степан, — он ее утопит. Уж можно быть спокойным. Коли он что обещал...В течение дня никто не видел Герасима. Он дома не обедал. Настал вечер; собрались к ужину все, кроме его.— Экой чудной этот Герасим! — пропищала толстая прачка, — можно ли эдак из-за собаки проклажаться!.. Право!— Да Герасим был здесь, — воскликнул вдруг Степан, загребая себе ложкой каши.— Как? когда?<span>— Да вот часа два тому назад. Как же. Я с ним в воротах повстречался; он уж опять отсюда шел, со двора выходил. Я было хотел спросить его насчет собаки-то, да он, видно, не в духе был. Ну, и толкнул меня; должно быть, он так только отсторонить меня хотел: дескать, не приставай, — да такого необыкновенного леща мне в становую жилу поднес, важно так, что ой-ой-ой! — И Степан с невольной усмешкой пожался и потер себе затылок. — Да, — прибавил он, — рука у него, благодатная рука, нечего сказать.</span>
Никита, пятилетний герой одноимённого рассказа Андрея Платонова, - любопытный, любознательный мальчик. К тому же взрослый не по годам и самостоятельный. Когда мать уходила на работу в поле, Никита обходил нехитрое хозяйство. Сарай с бочкой, заброшенный колодец, земляные норы, старый пень в огороде, покосившаяся банька, плетень - всё будило воображение маленького мальчика. Он жадно познаёт мир, всё вызывает у него интерес. И обо всём он имеет своё мнение. Он верит, что на солнце живёт умерший дедушка, а тёплые солнечные лучи - это дедушкин взгляд и его улыбка. Когда возвратившийся с войны отец разговаривает с Никитой, смышлёный малыш сразу схватывает суть вещей: что сработано трудом, то несёт добро. <span>И отец понимает, что "... Никита родился у него добрым и останется добрым на весь свой долгий век".</span>