Виктор Гюго был младшим из трёх братьев (старшие — Абель[fr], (1798—1865) и Евгений[fr], (1800—1837)). Отец писателя, Жозеф Леопольд Сигисбер Гюго[fr] (1773—1828), стал генералом наполеоновской армии, его мать Софи Требюше[fr] (1772—1821) — дочь нантского судовладельца, была роялисткой-вольтерьянкой.
Раннее детство Гюго протекает в Марселе, на Корсике, на Эльбе (1803—1805), в Италии (1807), в Мадриде (1811), где проходит служебная деятельность его отца, и откуда семья каждый раз возвращается в Париж[2]. Путешествия оставили глубокое впечатление в душе будущего поэта и подготовили его романтическое миросозерцание.
В 1813 году мать Гюго, Софи Требюше, имевшая любовную связь с генералом Лагори, разошлась с мужем и обосновалась с сыном в Париже.
<span>Юность и начало литературной деятельности<span>[править<span> | </span>править вики-текст]</span></span>
С 1814 по 1818 год учился в Лицее Людовика Великого. В 14 лет начал творческую деятельность. Пишет свои неопубликованные трагедии: «Yrtatine», которую посвящает своей матери, и «Athelie ou les scandinaves», драму «Louis de Castro», переводит Вергилия, в 15 лет уже получает почётный отзыв на конкурсе Академии за стихотворение «Les avantages des études», в 1819 — две премии на конкурсе «Jeux Floraux» за поэмы «Верденские девы» (Vierges de Verdun) и оду «На восстановление статуи Генриха IV» (Rétablissement de la statue de Henri III), положившие начало его «Легенде веков»; затем печатает ультрароялистическую сатиру «Телеграф», впервые обратившую на него внимание читателей. В 1819—1821 издаёт Le Conservateur littéraire[fr], литературнoe приложение к роялистическому католическому журналу Le Conservateur[fr]. Заполняя сам под различными псевдонимами своё издание, Гюго опубликовал там «Оду на смерть герцога Беррийского», надолго установившую за ним репутацию монархиста[2].
В октябре 1822 года Гюго женился на Адель Фуше[fr] (1803—1868), в этом браке родилось пятеро детей:
<span><span>Леопольд (1823—1823)</span><span>Леопольдина[fr], (1824—1843)</span><span>Шарль[fr], (1826—1871)</span><span>Франсуа-Виктор[fr], (1828—1873)</span><span>Адель (1830—1915).</span></span>
В 1823 году был опубликован роман Виктора Гюго «Ган Исландец»[fr] (Han d’Islande), получивший сдержанный приём. Хорошо аргументированная критика Шарля Нодье привела к встрече и дальнейшей дружбе между ним и Виктором Гюго. Вскоре после этого прошло собрание в библиотеке Арсенала, — колыбели романтизма, — которое оказало большое влияние на развитие творчества Виктора Гюго. Их дружба продлится с 1827 по 1830 годов, когда Шарль Нодье станет всё более критично высказываться по поводу произведений Виктора Гюго. Примерно в этот период Гюго возобновляет отношения со своим отцом и пишет поэмы «Ода моему отцу» (Odes à mon père, 1823), «Два острова» (1825) и «После битвы» (Après la bataille). Его отец скончался в 1828 году.
Пьеса Гюго «Кромвель»[fr] (Cromwell), написанная специально для великого актёра французской революции Франсуа-Жозефа Тальма и опубликованная в 1827 году, вызвала бурные споры. В предисловии к драме автор отвергает условности классицизма, особенно единство места и времени, и закладывает основы романтической драмы.
Семья Гюго часто устраивает в своем доме приёмы и устанавливает дружеские отношения с Сент-Бёвом, Ламартином, Мериме, Мюссе, Делакруа. С 1826 по 1837 год семья часто проживает в Шато де Рош[fr], вБьевре[fr], поместье Бертьена л'Эне[fr], редактора Journal des débats. Там Гюго встречается с Берлиозом, Листом, Шатобрианом, Джакомо Мейербером; составляет сборники поэм «Восточные мотивы» (Les Orientales, 1829) и «Осенние листья» (Les Feuilles d’automne, 1831). Тема «Восточных мотивах» — Греческая война за независимость, где Гюго выступает в поддержку родины Гомера. В 1829 году выходит «Последний день приговорённого к смерти» (Dernier Jour d’un condamné), в 1834 — «Клод Ге» (Claude Gueux). В этих двух коротких романах Гюго выражает своё отрицательное отношение к смертной казни. Роман «Собор Парижской Богоматери» был опубликован в 1831 году.
Корней ЧуковскийФедорино горе<span> 1
Скачет сито по полям,
А корыто по лугам.
За лопатою метла
Вдоль по улице пошла.
Топоры-то, топоры
Так и сыплются с горы.
Испугалася коза,
Растопырила глаза:
"Что такое? Почему?
Ничего я не пойму".
2
Но, как чёрная железная нога,
Побежала, поскакала кочерга.
И помчалися по улице ножи:
"Эй, держи, держи, держи, держи, держи!"
И кастрюля на бегу
Закричала утюгу:
"Я бегу, бегу, бегу,
Удержаться не могу!"
Вот и чайник за кофейником бежит,
Тараторит, тараторит, дребезжит...
Утюги бегут покрякивают,
Через лужи, через лужи перескакивают.
А за ними блюдца, блюдца -
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
Вдоль по улице несутся -
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
На стаканы - дзынь!- натыкаются,
И стаканы - дзынь!- разбиваются.
И бежит, бренчит, стучит сковорода:
"Вы куда? куда? куда? куда? куда?"
А за нею вилки,
Рюмки да бутылки,
Чашки да ложки
Скачут по дорожке.
Из окошка вывалился стол
И пошёл, пошёл, пошёл, пошёл, пошёл...
А на нём, а на нём,
Как на лошади верхом,
Самоварище сидит
И товарищам кричит:
"Уходите, бегите, спасайтеся!"
И в железную трубу:
"Бу-бу-бу! Бу-бу-бу!"
3
А за ними вдоль забора
Скачет бабушка Федора:
"Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!
Воротитеся домой!"
Но ответило корыто:
"На Федору я сердито!"
И сказала кочерга:
"Я Федоре не слуга!"
А фарфоровые блюдца
Над Федорою смеются:
"Никогда мы, никогда
Не воротимся сюда!"
Тут Федорины коты
Расфуфырили хвосты,
Побежали во всю прыть.
Чтоб посуду воротить:
"Эй вы, глупые тарелки,
Что вы скачете, как белки?
Вам ли бегать за воротами
С воробьями желторотыми?
Вы в канаву упадёте,
Вы утонете в болоте.
Не ходите, погодите,
Воротитеся домой!"
Но тарелки вьются-вьются,
А Федоре не даются:
"Лучше в поле пропадём,
А к Федоре не пойдём!"
4
Мимо курица бежала
И посуду увидала:
"Куд-куда! Куд-куда!
Вы откуда и куда?!"
И ответила посуда:
"Было нам у бабы худо,
Не любила нас она,
Била, била нас она,
Запылила, закоптила,
Загубила нас она!"
"Ко-ко-ко! Ко-ко-ко!
Жить вам было нелегко!"
"Да,- промолвил медный таз,-
Погляди-ка ты на нас:
Мы поломаны, побиты,
Мы помоями облиты.
Загляни-ка ты в кадушку -
И увидишь там лягушку.
Загляни-ка ты в ушат -
Тараканы там кишат,
Оттого-то мы от бабы
Убежали, как от жабы,
И гуляем по полям,
По болотам, по лугам,
А к неряхе-замарахе
Не воротимся!"
5
И они побежали лесочком,
Поскакали по пням и по кочкам.
А бедная баба одна,
И плачет, и плачет она.
Села бы баба за стол,
Да стол за ворота ушёл.
Сварила бы баба щи,
Да кастрюлю поди поищи!
И чашки ушли, и стаканы,
Остались одни тараканы.
Ой, горе Федоре,
Горе!
6
А посуда вперёд и вперёд
По полям, по болотам идёт.
И чайник шепнул утюгу:
"Я дальше идти не могу".
И заплакали блюдца:
"Не лучше ль вернуться?"
И зарыдало корыто:
"Увы, я разбито, разбито!"
Но блюдо сказало: "Гляди,
Кто это там позади?"
И видят: за ними из тёмного бора
Идёт-ковыляет Федора.
Но чудо случилося с ней:
Стала Федора добрей.
Тихо за ними идёт
И тихую песню поёт:
"Ой вы, бедные сиротки мои,
Утюги и сковородки мои!
Вы подите-ка, немытые, домой,
Я водою вас умою ключевой.
Я почищу вас песочком,
Окачу вас кипяточком,
И вы будете опять,
Словно солнышко, сиять,
А поганых тараканов я повыведу,
Прусаков и пауков я повымету!"
И сказала скалка:
"Мне Федору жалко".
И сказала чашка:
"Ах, она бедняжка!"
И сказали блюдца:
"Надо бы вернуться!"
И сказали утюги:
"Мы Федоре не враги!"
7
Долго, долго целовала
И ласкала их она,
Поливала, умывала.
Полоскала их она.
"Уж не буду, уж не буду
Я посуду обижать.
Буду, буду я посуду
И любить и уважать!"
Засмеялися кастрюли,
Самовару подмигнули:
"Ну, Федора, так и быть,
Рады мы тебя простить!"
Полетели,
Зазвенели
Да к Федоре прямо в печь!
Стали жарить, стали печь,-
Будут, будут у Федоры и блины и пироги!
А метла-то, а метла - весела -
Заплясала, заиграла, замела,
Ни пылинки у Федоры не оставила.
И обрадовались блюдца:
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
И танцуют и смеются -
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
А на белой табуреточке
Да на вышитой салфеточке
Самовар стоит,
Словно жар горит,
И пыхтит, и на бабу поглядывает:
"Я Федорушку прощаю,
Сладким чаем угощаю.
Кушай, кушай, Федора Егоровна!"
1925</span>