Гринёв в этой сцене показывает себя человеком совестливым, честным и благородным. Ему было стыдно перед Савельичем за вчерашнее событие с Зуриным в трактире, за пьянство и проигрыш.
Он мог послушать совета Савельича и отказаться платить долг, но благородство помешало ему это сделать.
"Савельич заплакал. «Батюшка Петр Андреич, — произнес он дрожащим голосом, — не умори меня с печали. Свет ты мой! послушай меня, старика: напиши этому разбойнику, что ты пошутил, что у нас и денег-то таких не водится. Сто рублей! Боже ты милостивый! Скажи, что тебе родители крепко-накрепко заказали не играть, окроме как в орехи...» — «Полно врать, — прервал я строго, — подавай сюда деньги или я тебя взашей прогоню»."
С первого прочтения очевидно, что шестой сонет насыщен вопросами, связанными прежде всего с проблемой выбора [37]. Все еще длящаяся любовь может оказаться просто болью; выбор между висками, осложняющий самоубийство, иронически напоминает о гамлетовском “быть или не быть”; творческая изобретательность Бога противопоставляется парменидовскому представлению о неизменной гармоничной вселенной; наконец, страстное желание коснуться уст любимой (что само по себе уже является переходом от желания самой возлюбленной к желанию героя) представлено как альтернатива прикосновению к ее груди.Однако все эти вопросы служат одной цели: оттенить центральный образ поэмы — обезглавливание. Жестокость этой казни подчеркивает, насколько важна символизируемая ею альтернатива: обезглавленное тело искусства — или мертвые тела истории, разлука — или любовь, вечность — или смертность. И поскольку этот ключевой вопрос тесно связан с излюбленными скульптурными формами Бродского — бюстом и торсом, — вначале нам необходимо рассмотреть роль статуи в философской поэтике Бродского этого периода и в особенности — в контексте удаления от пушкинского “скульптурного” мифа. Во-первых, у Бродского общение с изваяниями гораздо демократичнее, чем у Пушкина. Тут нет и следа мрачных навязчивых мыслей о старении и неизбежном остывании страсти. Статуи Бродского — не те враждебные и нерушимые воплощения фатума, которые мы видим в “Медном всаднике” и “Каменном госте”; это места для проекций, трехмерные экраны, на которых отражаются раздумья поэта о вечности. И потому они подвергаются куда более изощренной анимации, обычно принимая вид занятных сравнений с живыми людьми. Например, в эссе Бродского о его собственном медном всаднике, Марке Аврелии, имеется следующий пассаж: “Лицо сияет первоначальной позолотой, покрывавшей бронзу, а волосы и борода окислились и стали зелеными — так человек седеет” [38]. Знаменательно, что сами статуи не бессмертны, они крошатся и осыпаются, и их упадок — гипертрофированное отражение нашего. Причина столь явного сближения со статуями вытекает, однако же, из еще более явного несходства. Вот какое продолжение имеет цитата, приведенная выше:<span>Мысль всегда стремится воплотиться в металл; и бронза отказывает вам в доступе, включая истолкование или прикосновение. Перед вами — отстранение как таковое. И из этого отстранения император слегка наклоняется к вам, вытянув правую руку для приветствия или благословения, иначе говоря, признавая ваше присутствие. Ибо там, где есть он, — нет вас, и vice versa [39].</span>
Здравствуй Ер-таргын. О тебе сложилось не мало историй. Ты смелый и преданный родному краю, это мне в тебе больше всего нравится. Твои подвиги дают знать с кого брать пример. Хочу пожелать тебе новых побед и успехов. Не забывай что на Родине осталась твоя семья и ты должен защищать ее.
Досвидания уважаемый Ер-таргын!
Крохотная птичка с хвостиком льняным сквозь стены пролетает. (Нитка с иголкой)
Летом звенит-поет, зимой в амбаре живет. (Коса)
Угля черней, снега белей, выше кромки сетей, ниже саней. (Сорока)
Олень по полю скачет, ноги до земли не достают. (Люлька)
Чем больше свинка вертится, тем толще становится. (Веретено)
Заливы узкие, мысы длинные, скала на кончике каждого мыса. (Рука (пальцы))
Жеребец в конюшне, хвост на крыше. (Печь)
У кого глаза в ушах? (Ушат)
Черный-пречерный, толстый-претолстый, в каждом доме нужен. (Чугунок)
Черная птица красные яйца высиживает. (Чайник на углях)
Может к ночи одеть, а среди бела дня раздеть. (Баня)
Двумя ногами ступает, восемью везет. (Сани)
Дятел в железных сапогах по дороге проскакал. (Лошадь)
Двое слушают, двое глядят, двое нюхают, один пробует, двое собак отгоняют, один сзади болтается. (Корова)
Изба еды полна, а крыши нет и стены дырявые. (Поле)
Кривой, горбатый, все поля обходит, все нивы обмеряет. (Серп)
Высек пламя Илмаринен, выбил искры Вяйнямёйнен. (Гроза, гром и молния)
Железный мужичок огнем плюется. (Ружье)
Шкуру съедают, кровь продают, тело сжигают, рога в лесу оставляют. (Сосна)
Кипит-бурлит — никогда через край не переливается. (Озеро)
Лебедь летит, крыльями помахивает, воду с крыльев отряхивает. (Лодка с веслами)
Башмаки из камня, шляпа из бересты, в воде стоит, на земле падает. (Сеть)
Дед старый, шуба новая — каждый год шьют, каждый год порют. (Лед на озере)
Овца из лесу идет, шерсть по земле волочится. (Воз с сеном)
Одна изба, пять горенок. (Перчатка)
Сарай овечек полон, а посредине — баран остриженный. (Звезды и месяц)