Тема:зображення кедра, який сумує за пальмою.
Ідея:уособлення чоловіка та жінки, які в розлуці, і можливо, ніколи не зустрінуться.
Художні засоби:
Епітети: "Кедр в холодній стоїть вишині", "сніжна мла", "пальма чудова", "кедр одинокий".
Метафори: "дрімає і мріє вві сні", "бачить сон"
Точно не знаю, но вот стих: Ещё в полях белеет снег, А воды уж весной шумят. Бегут и будят сонный брег, Бегут и блещут и гласят они, Гласят во все концы. Весна идет! Весна идет! Мы молодой весны гонцы! Она нас выслала вперед!
Называется " Весенние воды"
Ясно, что любой изыскатель - это прежде всего пилот. Но кроме того, он должен быть техником и ученым, врачом, ксенологом, торговцем и даже ловким дипломатом.
<span>Спору нет, это замечательная профессия. И уж конечно, самая популярная на Флоте - даже пилоты Патруля не могут похвастатьс таким вниманием со стороны толстых красочных журналов и 3D-Video. Еще бы, работа изыскателя - это сплошные "новые рубежи", "тайны исчезнувших цивилизаций", героические приключения и "романтика странствий". А заодно - смертельный риск, джунгли, болота, хищные звери, непонятные болезни, свирепые дикари и беглые преступники .....</span>
Один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор, Иван Дмитрич
Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на
"Корневильские колокола". Он глядел и чувствовал себя на верху
блаженства. Но вдруг... В рассказах часто встречается это "но вдруг".
Авторы правы: жизнь так полна внезапностей! Но вдруг лицо его
поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось... он отвел от глаз
бинокль, нагнулся и... апчхи!!! Чихнул, как видите. Чихать никому и
нигде не возбраняется. Чихают и мужики, и полицеймейстеры, и иногда даже
и тайные советники. Все чихают. Червяков нисколько не сконфузился,
утерся платочком и, как вежливый человек, поглядел вокруг себя: не
обеспокоил ли он кого-нибудь своим чиханьем? Но тут же пришлось
сконфузиться. Он увидел, что старичок, сидевший впереди него, в первом
ряду кресел, старательно вытирал свою лысину и шею перчаткой и бормотал
что-то. В старичке Червяков узнал статского генерала Бризжалова,
служащего по ведомству путей сообщения.
"Я его обрызгал! - подумал Червяков. - Не мой начальник, чужой, но все-таки неловко. Извиниться надо".
Червяков кашлянул, подался туловищем вперед и зашептал генералу на ухо:
- Извините, ваше-ство, я вас обрызгал... я нечаянно...
- Ничего, ничего...
- Ради бога, извините. Я ведь... я не желал!
- Ах, сидите, пожалуйста! Дайте слушать!
Черняков сконфузился, глупо улыбнулся и начал глядеть на сцену. Глядел
он, но уж блаженства больше не чувствовал. Его начало помучивать
беспокойство. В антракте он подошел к Бризжалову, походил возле него и,
поборовши робость, пробормотал:
- Я вас обрызгал, ваше-ство. Простите... Я ведь... не то чтобы...
- Ах, полноте... Я уже забыл, а вы все о том же! - сказал генерал и нетерпеливо шевельнул нижней губой.
"Забыл, а у самого ехидство в глазах, - подумал Червяков, подозрительно
поглядывая на генерала. - И говорить не хочет. Надо бы ему объяснить,
что я вовсе не желал... что это закон природы, а то подумает, что я
плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает!.."
Придя домой, Черняков рассказал жене о своем невежестве. Жена, как
показалось ему, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему; она
только испугалась, а потом, когда узнала, что Бризжалов "чужой",
успокоилась.
- А все-таки ты сходи, извинись, - сказала она. - Подумает, что ты себя в публике держать не умеешь!
- То-то вот и есть! Я извинился, да он как-то странно... Ни одного слова путного не сказал. Да и некогда было разговаривать.
На другой день Червяков надел новый вицмундир, подстригся и пошел к
Бризжалову объяснить... Войдя в приемную генерала, он увидел там много
просителей, а между просителями и самого генерала, который уже начал
прием прошений. Опросив несколько просителей, генерал поднял глаза и на
Червякова.
- Вчера в "Аркадии", ежели припомните, ваше-ство, - начал докладывать экзекутор, - я чихнул-с и... нечаянно обрызгал... Изв...
- Какие пустяки... Бог знает что! Вам что угодно? - обратился генерал к следующему просителю.
"Говорить не хочет! - подумал Червяков, бледнея. - Сердится, значит... Нет, этого нельзя так оставить... Я ему объясню..."
Когда генерал кончил беседу с последним просителем и направился во внутренние апартаменты, Червяков шагнул за ним и забормотал:
- Ваше-ство! Ежели я осмеливаюсь беспокоить ваше-ство, то именно из
чувства, могу сказать, раскаяния!.. Не нарочно, сами изволите знать-с!
Генерал состроил плаксивое лицо и махнул рукой.
- Да вы просто смеетесь, милостисдарь! - сказал он, скрываясь за дверью.
"Какие же тут насмешки? - подумал Червяков. - Вовсе тут нет никаких
насмешек! Генерал, а не может понять! Когда так, не стану же я больше
извиняться перед этим фанфароном! Черт с ним! Напишу ему письмо, а
ходить не стану! Ей-богу, не стану!"
Так думал Червяков, идя домой. Письма генералу он не написал. Думал,
думал, и никак не выдумал этого письма. Пришлось на другой день идти
самому объяснять.
- Я вчера приходил беспокоить ваше-ство, - забормотал он, когда генерал
поднял на него вопрошающие глаза, - не для того, чтобы смеяться, как вы
изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с... а смеяться
я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого
тогда, значит, и уважения к персонам... не будет...
- Пошел вон!!! - гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал.
- Что-с? - спросил шепотом Червяков, млея от ужаса.
- Пошел вон!! - повторил генерал, затопав ногами.
В животе Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша,
он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся... Придя машинально
домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и... помер.
