Основная проблема, которую Фонвизин поднимает в комедии «Недоросль» , - проблема воспитания просвещенных передовых людей. Дворянин, будущий гражданин страны, который должен творить дела на благо отечества, с рождения воспитывается в атмосфере безнравственности, самодовольства и самодостаточности.
В лице грубого неуча Митрофанушки писатель показал «несчастные следствия дурного воспитания» . Митрофанушка испорчен не тем воспитанием, которое ему дают, полным отсутствием воспитания и пагубным материнским примером. Первой учительницей и воспитательницей Митрофанушки была старая нянька Еремеевна, которая за свой труд получает «по пяти рублей на год, да по пяти пощечин на день» . Нянька больше заботилась о животе воспитанника, а не о его голове. К Митрофану ходят три учителя, которые вот уже несколько лет безуспешно пытаются вбить в голову «робенка» хоть какие-то зачатки знаний. Учителя Митрофана - отставной сержант Цыфиркин занимается с ним арифметикой (Арихметике учит его… один отставной сержант, Цыфиркин») , семинарист Кутейкин – грамотой («Для грамоты ходит к нему дьячок от Покрова, Кутейкин») , а немец Вральман осуществляет общее руководство, якобы обучая хозяйского сынка «всем наукам» («По-французски и всем наукам обучает его немец Адам Адамыч Вральман») . Вральман, как бывший кучер Стародума, что выясняется в конце пьесы, не имеет никакого представления о науках, но он немец, а потому невежественные хозяева доверяют ему. К тому же им нравится позиция Вральмана: «не отягощать дитятю» («Он ребенка не неволит») . Немцу платят гораздо больше («Этому по триста рубликов в год) , чем Цыфиркину и Кутейкину, его кормят («Сажаем за стол с собою… За столом стакан вина» ) и одевают в доме («Белье его наши бабы моют») . Двух русских учителей ни во что не ставят, Митрофанушка занимается с большой неохотой, безнаказанно оскорбляет их, прерывает занятия и ничего не понимает, хотя «учится» уже несколько лет («Уж года четыре как учится») .
<span>Создавая образы учителей Митрофана, Фонвизин, скорее всего, стремился показать, что вряд ли учителя, подобные Кутейкину, который сам не закончил семинарию, или Вральману, бывшему кучеру, смогут научить чему-нибудь толковому молодого человека. Из них один Цыфиркин вызывает симпатию своей честностью, прямотой и добросовестностью. Он отказывается брать деньги, которые не заслужил, т. к. ничему не смог научить дубиноголового Митрофана. </span>
В очарованье русского пейзажа
Есть подлинная радость, но она
Открыта не для каждого и даже
<span>№4 </span>Не каждому художнику видна.
С утра обремененная работой,
Трудом лесов, заботами полей,
Природа смотрит как бы с неохотой
<span>№8 </span>На нас, неочарованных людей.
И лишь когда за темной чащей леса
Вечерний луч таинственно блеснет,
Обыденности плотная завеса
<span>№12 </span>С ее красот мгновенно упадет.
Вздохнут леса, опущенные в воду,
И, как бы сквозь прозрачное стекло,
Вся грудь реки приникнет к небосводу
<span>№16 </span>И загорится влажно и светло.
Из белых башен облачного мира
Сойдет огонь, и в нежном том огне,
Как будто под руками ювелира,
<span>№20 </span>Сквозные тени лягут в глубине.
И чем ясней становятся детали
Предметов, расположенных вокруг,
Тем необъятней делаются дали
<span>№24 </span>Речных лугов, затонов и излук.
Горит весь мир, прозрачен и духовен,
Теперь-то он поистине хорош,
И ты, ликуя, множество диковин
<span>№28 </span>В его живых чертах распознаешь.
Не торопись, мой верный пес!
Зачем на грудь ко мне скакать?
Еще успеем мы стрелять.
Ты удивлен, что я прирос
На Волге: целый час стою
Недвижно, хмурюсь и молчу.
Я вспомнил молодость мою
И весь отдаться ей хочу
Здесь на свободе. Я похож
На нищего: вот бедный дом,
Тут, может, подали бы грош.
Но вот другой — богаче: в нем
Авось побольше подадут.
И нищий мимо; между тем
В богатом доме дворник плут
Не наделил его ничем.
Вот дом еще пышней, но там
Чуть не прогнали по шеям!
И, как нарочно, все село
Прошел — нигде не повезло!
Пуста, хоть выверни суму.
Тогда вернулся он назад
К убогой хижине — и рад,
Что корку бросили ему,
Бедняк ее, как робкий пес,
Подальше от людей унес
И гложет... Рано пренебрег
Я тем, что было под рукой,
И чуть не детскою ногой
Ступил за отческий порог.
Меня старались удержать
Мои друзья, молила мать,
Мне лепетал любимый лес:
Верь, нет милей родных небес!
Нигде не дышится вольней
Родных лугов, родных полей,
И той же песенкою полн
Был говор этих милых волн.
Но я не верил ничему.
Нет,— говорил я жизни той: —
Ничем не купленный покой
Противен сердцу моему...
Быть может, недостало сил
Или мой труд не нужен был,
Но жизнь напрасно я убил,
И то, о чем дерзал мечтать,
Теперь мне стыдно вспоминать!
Все силы сердца моего
Истратив в медленной борьбе,
Не допросившись ничего
От жизни ближним и себе,
Стучусь я робко у дверей
Убогой юности моей:
— О юность бедная моя!
Прости меня, смирился я!
Не помяни мне дерзких грел,
С какими бросив край родной,
Я издевался над тобой!
Не помяни мне глупых слез,
Какими плакал я не раз,
Твоим покоем тяготясь!
Но благодушно что-нибудь,
На чем бы сердцем отдохнуть
Я мог, пошли мне! Я устал,
В себя я веру потерял,
И только память детских дней
Не тяготит души моей...
Я рос, как многие, в глуши,
У берегов большой реки,
Где лишь кричали кулики,
Шумели глухо камыши,
Рядами стаи белых птиц,
Как изваяния гробниц,
Сидели важно на песке;
Виднелись горы вдалеке,
И синий бесконечный лес
Скрывал ту сторону небес,
Куда, дневной окончив путь,
Уходит солнце отдохнуть.
Я страха смолоду не знал,
Считал я братьями людей,
И даже скоро перестал
Бояться леших и чертей.
Однажды няня говорит:
«Не бегай ночью — волк сидит
За нашей ригой, а в саду
Гуляют черти на пруду!»
И в ту же ночь пошел я в сад.
Не то, чтоб я чертям был рад,
А так — хотелось видеть их.
Иду. Ночная тишина
Какой-то зоркостью полна,
Как будто с умыслом притих
Весь божий мир — и наблюдал,
Что дерзкий мальчик затевал!
И как-то не шагалось мне
В всезрящей этой тишине.
Не воротиться ли домой?
А то как черти нападут
И потащат с собою в пруд,
И жить заставят под водой?
Однако, я не шел назад.
Играет месяц над прудом,
И отражается на нем
Береговых деревьев ряд.
Я постоял на берегу,
Послушал — черти ни гу-гу!
Я пруд три раза обошел,
Но черт не выплыл, не пришел!
Смотрел я меж ветвей дерев
И меж широких лопухов,
Что поросли вдоль берегов,
В воде: не спрятался ли там?
Узнать бы можно по рогам.
Нет никого! Пошел я прочь,
Нарочно сдерживая шаг.
Сошла мне даром эта ночь,
Но если б друг какой иль враг
Засел в кусту и закричал,
Иль даже, спугнутая мной,
Взвилась сова над головой,—
Наверно б мертвый я упал!
Так, любопытствуя, давил
Я страхи ложные в себе
И в бесполезной той борьбе
Немало силы погубил.
Зато добытая с тех пор
Привычка не искать опор
Меня вела своим путем,
Пока рожденного рабом
Самолюбивая судьба
Не обратила вновь в раба!