Жила-была обыкновенная шариковая ручка. И была у неё мечта — она хотела стать волшебной. Но как обычные ручки превращаются в волшебные, она не знала. И вот однажды мальчик Коля, который носил в школу эту ручку, случайно её потерял. Много пришлось пережить бедной ручке. Она мокла под дождем, долго лежала в грязи, но не отчаивалась. Ручка верила в счастливое будущее. И вот, наконец, её поднял незнакомый прохожий. Он оказался сказочником. Через некоторое время ручка попала в дом сказочника. Как-то раз, сказочник предложил ручке отправиться в волшебную страну. С тех пор ручка писала о Солнце, о звездах, о далёких Галактиках, и о том, как маленький мальчик Коля, когда вырастет, совершит волшебный полёт к далёкой планете… Сказочник передал часть своей волшебной силе ручке. Она стала сказочно-волшебной и обо всем писала сама.
Белогорская крепость в жизни Гринева.
Давайте, подумаем. Гринева еще при рождении записывают в гвардейский полк, в Петербурге. Он дворянин, значит он офицер. Но отец решает отправить его в далекую глушь, чтобы Гринев вкусил настоящие прелести солдатской жизни. Казалось бы, разве можно сравнивать Петербург с глубокой тайгой? Разумеется, нельзя сравнивать два этих места. Но по пути туда Гринев отдает шубу Пугачеву, проигрывает 100 рублей гусару, и все это ему потом составит хорошую службу. В Белогорской крепости он знакомится со Швабриным, с Марьей Ивановной, и после дерется на дуэли со Швабриным за честь Марьи Ивановны, дочери коменданта Белогорсокой крепости. Пугачев наступает, он берет Белогорскую крепость, и все погибают, кроме Швабрина, который переходит на сторону Пугачева, и Гринева, которого милует сма Пугочев. Марьи Ивановна отправляется в другую болеее крупную крепость(названия не помню), далее понятно, что Пугачева в итоге разбивают, Гринева обвиняют как бунтаря, о его спасает Марья Ивановна.
Получается, что если бы Гринев не прибыл бы в Белогорскую крепость, то он бы не влюбился в Марью Ивановну и не женился бы на ней, потом, он прославился в боях против Пугачева, и жил бы он себе в Петербурге, проигрываясь в карты, и неизвестно бы чем он закончил бы.
Как мы можем вспомнить из легендарного фильма или очень известной книги, волшебное кольцо принесло немало горя, т.к. оно принадлежало самому злу, а значит его просто невозможно использовать во благо. Но, если включить фантазию, можно представить создателем кольца некого доброго человека. И вдруг эта вещь попала вам в руки. Что с ней делать? Я бы выбрала путь добра. Ведь, столько всего можно сделать! Можно ловить преступников, становясь невидимым, можно распутывать самые сложные преступления! А можно сделать так, чтобы кольцо было привязано к какому-нибудь важному для вас предмету и если бы он потерялся, кольцо бы с легкостью его нашло. Или лечить смертельно больных людей. Да много чего, важно использовать не только волшебные вещи но и все, с умом.
А. С. Пушкин искренне восхищается Москвой как воплощением национальной культуры, самобытности, русского духа, хранительницей исторической памяти народа. Поэт гордится старинными замками, Кремлем, свидетелями славы русского оружия, символами торжества идеи национального единства, национального самосознания:
Москва... как много в этом звуке Для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось!
Гордость московского дворянства его соприкасаемостью с героическими страницами русской истории, верность традициям, старинному жизненному укладу вызывают уважение, сочувствие поэта. И наоборот — низменность уровня духовного развития, пошлость привычек, ограниченное и самодовольное восприятие вызывают иронию и насмешку автора:
Но в них не видно перемены; Все в них на старый образец... Все то же лжет Любовь Петровна, Иван Петрович так же глуп, Семен Петрович так же скуп...
“Младые грации Москвы” и “архивны юноши” чопорно и неблагосклонно воспринимают провинциальную барышню: свысока, небрежно и самодовольно “озирают Татьяну с ног до головы”, “ее находят что-то странной, провинциальной и жеманной”. Простоту, естественность, непосредственность девушки юные московские дворяне трактуют как недостаток воспитания, неумение вести себя в свете, неумелое желание обратить на себя внимание. Впрочем, общество, признавая за Татьяной право на провинциальную странность, принимает ее в свой круг. Поэт увлеченно и сочувственно описывает московские балы:
Там теснота, волненье, жар, Музыки грохот, свеч блистанье, Мельканье, вихорь быстрых пар Красавиц легкие уборы...
Его завораживает обилие света, громкая музыка, красивые наряды, грациозные движения танцующих. Праздничная суета, “шум, хохот, беготня, поклоны, галоп, мазурка, вальс” привлекают Пушкина красочностью, торжественностью. Татьяна, выросшая в гармоничном единении с природой, задыхается в этом столпотворении на ограниченном пространстве Собрания, она “волненье света ненавидит”:
Ей душно здесь... она мечтой Стремится к жизни полевой, В деревню, к бедным поселянам, В уединенный уголок, Где льется светлый ручеек, Я своим цветам, к своим романам”.
А. С. Пушкин сопереживает героине, рвущейся из круга суеты, условностей, московского чванства на простор природы. Консерватизм, избирательность московского барства отталкивают и поэта, впрочем, и кузины, и тетушки довольно скоро преодолевают городской снобизм в отношении к его героине и искренне желают ей достигнуть, как им кажется, самого главного в жизни: удачно выйти замуж. Уровень общения московского дворянства отдает провинциальной примитивностью и интеллектуальным убожеством. Если в деревне люди просты и бесцеремонны, приветливы и непретенциозны, в московском “свете пустом”, но чопорном, напыщенном духовная ограниченность дворянской среды выглядит отталкивающей:
Татьяна вслушаться желает В беседы, в общий разговор; Но всех в гостиной занимает Такой бессвязный, пошлый вздор; Все в них так бледно, равнодушно; Они клевещут даже скучно...
<span> Но воздавая должное интеллектуальной элите страны, являвшейся неотъемной частью столичного дворянства, Пушкин столь же искренне и объективно признает ее количественную незначительность. В основном же общество — напыщенная, холеная, полная великосветских условностей толпа — вызывает у поэта отвращение большее, чем консервативное московское дворянство. Строгие искусственные правила безупречного поведения, благопристойного лицемерия отталкивают поэта неестественностью, безжизненностью, несвободой. Здесь все играют свои роли, однажды усвоенные и одобренные обществом, выражая не личное восприятие, а ролевое ожидание света: и “на эпиграммы падкий, на все сердитый господин”, и “диктатор бальный стоял картинкою журнальной... затянут, нем и недвижим”. Эта наигранность, фальшь, “света суета” в высшей степени неприятна полному жизни и искренности поэту и он выносит устами Татьяны строгий вердикт столичному дворянству</span>
