В одній лісистій країні жив шакал на ім’я Чандарава. От якось, знемагаючи від голоду, він прибіг до міста, аби чимсь поживитися. Міські собаки помітили його й страшенно завалували, погналися за ним і почали шарпати за боки гострими зубами. Рятуючи своє життя, він, геть покусаний, забіг по дорозі в будинок фарбаря, де стояв великий чан, повний синьої фарби. Ховаючись від переслідувачів, шакал ускочив туди і зробився такий синій, що собаки його не впізнали й порозбігалися. Чан-дарава подався світ за очі і зрештою прибився до лісу. Він був не схожий сам на себе, бо ж синя фарба надала йому зовсім іншої масті. Кажуть так: Вапно і дурень, жінка й рак, як вчепляться — не відірвать, — Акула рибу проковтне — гай-гай, не випустить її. Побачивши цього дивного звіра із синьою, як у Шиви1, шиєю, всі лісові жителі — леви, тигри, пантери, вовки та інші хижаки, сповнені неймовірного страху, кинулися врозтіч, примовляючи: «Хтозна, яку штуку втне цей заброда. Краще нам забігти від нього безвісти». Недарма кажуть: Якщо не знають, ждать на що, про рід не знають і про міць, Кому довіритись і як, всяк свій талан знаходить сам. Чандарава збагнув, що вони перебувають у полоні страху, тож сказав: «О звірі, чому це ви, угледівши мене, стали розбігатися? Вам нема чого боятись! Сам Брахман2, сотворивши мене сьогодні, звелів: “Там, де звірі не мають повелителя, віднині я тебе оголошую раджею3 над усіма ними, і хай титулом твоїм буде раджа Какудрума”. От я сюди й прибув, звірі, щоб прихистити вас під покровом парасольки моєї влади. Звуть мене Какудрума, а народився я в Тримир’ї». По цих словах леви, тигри та інші тварини заволали до нього: «Повелівай, володарю!». Тоді він надав левові чину головного радника, тигра призначив постільним, пантері доручив охороняти скриню, а вовка поставив вартовим біля входу. З родичами своїми — шакалами — він навіть розмови не заводив, а просто вигнав їх у шию, от і все. У царстві було так заведено: леви та інші звірі, промишляючи полюванням, усю здобич приносили йому, а він з висоти своєї царської влади розподіляв її поміж підлеглими. Одного разу, прибувши на зібрання ради, Какудрума почув, що десь удалині страшенно завиває зграя шакалів. У нього від щастя навіть шерсть настовбурчилась, а в очах заблискотіли сльози радості. Не в змозі стриматись, він схопився і сам почав голосно вити. Здивовані звірі вмить усе второпали і засоромлено похнюпили голови. Оговтавшись, загомоніли: «Ну й обдурив же нас пройдисвіт. Це ж усього-на-всього нікчемний шакал, якого слід розшматувати!».
Джерело: http://dovidka.biz.ua/farbovaniy-shakal-chitati/ Довідник цікавих фактів та корисних знань © dovidka.biz.ua
Николай Плужников попал в Брестскую крепость. Началась война. Плужникова еще не успели отметить в списках части, поэтому он мог покинуть крепость и сражаться там, где было больше шансов выжить. Но Николай остался и с честью защищал крепость до последнего. Он прошел испытание любовью (Мирра), был готов умереть за Родину. В конце, когда Плужникова выводили из крепости, даже немцы отдавали ему честь, относились с уважением. Суть в том, что он прошел через все это и не смалодушничал, как некоторые его товарищи, не сдался в плен и не перестал бороться
„Ну, пойдем, дети! “ сказал Бульба. У крыльца стояли оседланные кони.
Бульба вскочил на своего Чорта, который бешено отшатнулся, почувствовав
на себе двадцатипудовое бремя, потому что Бульба был чрезвычайно тяжел и
толст. Когда увидела мать, что уже и сыны ее сели на коней, она
кинулась к меньшому, у которого в чертах лица выражалось более какой-то
нежности; она схватила его за стремя, она прилипнула к седлу его и с
отчаяньем во всех чертах не выпускала его из рук своих. Два дюжих козака
взяли ее бережно и унесли в хату. Но, когда выехали они за ворота, она
со всею легкостию дикой козы, несообразной ее летам, выбежала за ворота,
с непостижимою силою остановила лошадь и обняла одного из них с
какою-то помешанною, бесчувственною горячностию; ее опять увели. Молодые
козаки ехали смутно и удерживали слезы, боясь отца своего, который,
однако же, с своей стороны, тоже был несколько смущен, хотя не старался
этого показывать. День был серый; зелень сверкала ярко; птицы щебетали
как-то в разлад. Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как будто
ушел в землю; только стояли на земле две трубы от их скромного домика,
да одни только вершины дерев, по сучьям которых они лазили, как белки;
один только дальний луг еще стлался перед ними, — тот луг, по которому
они могли припомнить всю историю жизни, от лет, когда катались по
росистой траве его, до лет, когда поджидали в нем чернобровую козачку,
боязливо летевшую через него с помощию своих свежих, быстрых ножек. Вот
уже один только шест над колодцем с привязанным вверху колесом от телеги
одиноко торчит на небе; уже равнина, которую они проехали, кажется
издали горою и всё собою закрыла. — Прощайте и детство, и игры, и всё, и
всё!Все три всадника ехали молчаливо. Старый Тарас думал о давнем:
перед ним проходила его молодость, его лета, его протекшие лета, о
которых всегда почти плачет козак, желавший бы, чтобы вся жизнь его была
молодость. Он думал о том, кого он встретит на Сечи из своих прежних
сотоварищей. Он вычислял, какие уже перемерли, какие живут еще. Слеза
тихо круглилась на его зенице, и поседевшая голова его уныло понурилась.
Сыновья его были заняты другими мыслями. Но нужно сказать поболее о
сыновьях его. Они были отданы по двенадцатому году в киевскую академию,
потому что все почетные сановники тогдашнего времени считали
необходимостью дать воспитание своим детям, хотя это делалось с тем,
чтобы после совершенно позабыть его. Они тогда были, как все поступавшие
в бурсу, дики, воспитаны на свободе, и там уже они обыкновенно
несколько шлифовались и получали что-то общее, делавшее их похожими друг
на друга. Старший, Остап, начал с того свое поприще, что в первый год
еще бежал. Его возвратили, высекли страшно и засадили за книгу. Четыре
раза закапывал он свой букварь в землю, и четыре раза, отодравши его
бесчеловечно, покупали ему новый. Но, без сомнения, он повторил бы и в
пятый, если бы отец не дал ему торжественнаго обещания продержать его в
монастырских служках целые двадцать лет и не поклялся наперед, что он не
увидит Запорожья вовеки, если не выучится в академии всем наукам.
Любопытно, что это говорил тот же самый Тарас Бульба, который бранил всю
ученость и советовал, как мы уже видели, детям вовсе не заниматься ею. С
этого времени Остап начал с необыкновенным старанием сидеть за скучною
книгою и скоро стал на ряду с лучшими. Тогдашний род учения страшно
расходился
Ответ:
Надежда Есть птичка рая у меня, На кипарисе молодом Она сидит во время дня, Но петь никак не станет днем; Лазурь небес - ее спина, Головка пурпур, на крылах Пыль золотистая видна, - Как отблеск утра в облаках. И только что земля уснет, Одета мглой в ночной тиши, Она на ветке уж поет Так сладко, сладко для души, Что поневоле тягость мук Забудешь, внемля песни той, И сердцу каждый тихий звук Как гость приятен дорогой; И часто в бурю я слыхал Тот звук, который так люблю; И я всегда надеждой звал Певицу мирную мою!
