Что важнее: любить или быть любимым? «Всякая любовь - великое счастье, даже если она не разделена»,- в этой известной бунинской фразе отражено понимание любви как счастья в жизни человека. И не совсем важно, любишь ты или любим кем-то... Вечную тайну любви и вечную драму влюблённых и неразделённой любви Иван Алексеевич Бунин видит в том, что человек неволен в своей любовной страсти: любовь есть чувство стихийное, неотвратимое, страстное и часто трагическое, потому что счастье оказывается недостижимым…
Таков рассказ Бунина «Лёгкое дыхание». Композиция его такова, что с первых строк мы узнаём о трагически оборвавшейся жизни гимназистки Оли Мещёрской, видим её портрет «с поразительно живыми глазами», вделанный в «крест из дуба». Писатель использует кольцевую композицию, начиная и завершая повествование описанием этого креста. Оленьку убили из ревности - житейская драма. «Лёгкое дыхание» очень хрупко, оно исчезает, его попросту прерывают, как это сделал «обманутый Олей» казачий офицер. А ведь Оля была необыкновенна: изящество, нарядность, ловкость, блеск в глазах»- это отличало её от других гимназисток.
Для отражения темы любви Бунин использует особый композиционный приём - антитезу, противопоставление. «Лёгкое дыхание» Оли противопоставлено обыденному пошлому миру, «крепкому, тяжёлому кресту» на её могиле; совративший Олю красавец-аристократ Малютин - плебею, казачьему офицеру, неприглядному и неприятному человеку;бурная жизнь и ранний «женский опыт» Оленьки-выдуманной жизни «немолодой девушке» классной даме. «Лёгкое дыхание» -это и дерзость, легкость, наивность в любви и даже смерть Оленьки. Несмотря на свой «опыт женщины», Оля чиста и естественна, она сохранила «лёгкое дыхание», которое «рассеялось в мире, в холодном осеннем ветре».
Мастером в изображении мира человеческих чувств, в том числе и любви, был Александр Иванович Куприн, автор повести «Гранатовый браслет». Вспоминаются слова Казанского, героя повести «Поединок», о том, что «любовь-это талант сродни музыкальному». Да и в истории, отражённой в повести «Гранатовый браслет», лежит реальный факт – история любви скромного чиновника к светской даме, матери Л.Любимовой.
Одним из ключевых фрагментов в повести являются именины княгини Веры, где собираются все действующие лица повести. Подарок незнакомца, писавшего княгине продолжительное время, имеет символическое значение. Гранатовый браслет сам по себе низкопробный, но густо - красные гранаты загораются живыми огнями, точно кровь (это тревожное предзнаменование, по словам княгини Веры). Желтков дарит самое ценное, что у него есть - фамильную драгоценность, браслет матери. Это символ его безнадёжной, бескорыстной любви, которой не встретил в своей жизни никто из героев повести, даже генерал Аносов. Именно он в беседе с Верой задаёт вопрос: « А где же любовь-то?.. бескорыстная, не ждущая награды? Та, про которую сказано - «сильна, как смерть». Любовь должна быть трагедией, величайшей тайной в мире!».
Вот такая «величайшая тайна в мире» была подарена телеграфистом Желтковым княгине Вере, именно она оказалась сильнее смерти, потому что своим уходом из жизни Желтков доказал её истинность, именно такую любовь, которая бывает «одна в тысячу лет»…
Размышляя о ценностях любви, каждый из нас должен сам решить, что для него важнее: любить или быть любимым. Гораздо важнее запомнить мудрые советы, высказанные не только Буниным, Куприным и другими писателями и поэтами, и однажды, как А.С.Пушкин, сказать:
И сердце вновь горит и любит – оттого,
Что не любить оно не может…
Один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор, Иван Дмитрич
Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на
"Корневильские колокола". Он глядел и чувствовал себя на верху
блаженства. Но вдруг... В рассказах часто встречается это "но вдруг".
Авторы правы: жизнь так полна внезапностей! Но вдруг лицо его
поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось... он отвел от глаз
бинокль, нагнулся и... апчхи!!! Чихнул, как видите. Чихать никому и
нигде не возбраняется. Чихают и мужики, и полицеймейстеры, и иногда даже
и тайные советники. Все чихают. Червяков нисколько не сконфузился,
утерся платочком и, как вежливый человек, поглядел вокруг себя: не
обеспокоил ли он кого-нибудь своим чиханьем? Но тут же пришлось
сконфузиться. Он увидел, что старичок, сидевший впереди него, в первом
ряду кресел, старательно вытирал свою лысину и шею перчаткой и бормотал
что-то. В старичке Червяков узнал статского генерала Бризжалова,
служащего по ведомству путей сообщения.
"Я его обрызгал! - подумал Червяков. - Не мой начальник, чужой, но все-таки неловко. Извиниться надо".
Червяков кашлянул, подался туловищем вперед и зашептал генералу на ухо:
- Извините, ваше-ство, я вас обрызгал... я нечаянно...
- Ничего, ничего...
- Ради бога, извините. Я ведь... я не желал!
- Ах, сидите, пожалуйста! Дайте слушать!
Черняков сконфузился, глупо улыбнулся и начал глядеть на сцену. Глядел
он, но уж блаженства больше не чувствовал. Его начало помучивать
беспокойство. В антракте он подошел к Бризжалову, походил возле него и,
поборовши робость, пробормотал:
- Я вас обрызгал, ваше-ство. Простите... Я ведь... не то чтобы...
- Ах, полноте... Я уже забыл, а вы все о том же! - сказал генерал и нетерпеливо шевельнул нижней губой.
"Забыл, а у самого ехидство в глазах, - подумал Червяков, подозрительно
поглядывая на генерала. - И говорить не хочет. Надо бы ему объяснить,
что я вовсе не желал... что это закон природы, а то подумает, что я
плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает!.."
Придя домой, Черняков рассказал жене о своем невежестве. Жена, как
показалось ему, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему; она
только испугалась, а потом, когда узнала, что Бризжалов "чужой",
успокоилась.
- А все-таки ты сходи, извинись, - сказала она. - Подумает, что ты себя в публике держать не умеешь!
- То-то вот и есть! Я извинился, да он как-то странно... Ни одного слова путного не сказал. Да и некогда было разговаривать.
На другой день Червяков надел новый вицмундир, подстригся и пошел к
Бризжалову объяснить... Войдя в приемную генерала, он увидел там много
просителей, а между просителями и самого генерала, который уже начал
прием прошений. Опросив несколько просителей, генерал поднял глаза и на
Червякова.
- Вчера в "Аркадии", ежели припомните, ваше-ство, - начал докладывать экзекутор, - я чихнул-с и... нечаянно обрызгал... Изв...
- Какие пустяки... Бог знает что! Вам что угодно? - обратился генерал к следующему просителю.
"Говорить не хочет! - подумал Червяков, бледнея. - Сердится, значит... Нет, этого нельзя так оставить... Я ему объясню..."
Когда генерал кончил беседу с последним просителем и направился во внутренние апартаменты, Червяков шагнул за ним и забормотал:
- Ваше-ство! Ежели я осмеливаюсь беспокоить ваше-ство, то именно из
чувства, могу сказать, раскаяния!.. Не нарочно, сами изволите знать-с!
Генерал состроил плаксивое лицо и махнул рукой.
- Да вы просто смеетесь, милостисдарь! - сказал он, скрываясь за дверью.
"Какие же тут насмешки? - подумал Червяков. - Вовсе тут нет никаких
насмешек! Генерал, а не может понять! Когда так, не стану же я больше
извиняться перед этим фанфароном! Черт с ним! Напишу ему письмо, а
ходить не стану! Ей-богу, не стану!"
Так думал Червяков, идя домой. Письма генералу он не написал. Думал,
думал, и никак не выдумал этого письма. Пришлось на другой день идти
самому объяснять.
- Я вчера приходил беспокоить ваше-ство, - забормотал он, когда генерал
поднял на него вопрошающие глаза, - не для того, чтобы смеяться, как вы
изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с... а смеяться
я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого
тогда, значит, и уважения к персонам... не будет...
- Пошел вон!!! - гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал.
- Что-с? - спросил шепотом Червяков, млея от ужаса.
- Пошел вон!! - повторил генерал, затопав ногами.
В животе Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша,
он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся... Придя машинально
домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и... помер.
