Чичиков умеет приспосабливаться к любому микромиру, в котором он оказывается. Даже внешний облик героя таков, что подойдет к любой ситуации: “не красавец, но и не дурной наружности”, “не слишком толст, не слишком тонок”, “человек средних лет” — все в нем неопределенно, ничто не выделяется. Чичикову не откажешь в знании людей. Он постиг “великую тайну нравиться”,с каждым из персонажей он говорит на его языке, на близкие собеседнику темы. Более того, именно Чичиков — единственный персонаж, способный на проявление движений души. “Видно, и Чичиковы на несколько минут обращаются в поэтов”, — говорит автор, наблюдая, как его герой останавливается, “будто оглушенный ударом”, перед молоденькой шестнадцатилетней девушкой. В конечном счете не сомнительные покупки, не подозрительная ловкость Чичикова, а “человеческое” движение души послужило причиной краха его затеи. Так уж устроена жизнь, говорит Гоголь, что именно душевность, искренность, бескорыстие — самые опасные. Гоголь не случайно выделяет Чичикова из ряда прочих персонажей поэмы, рассказывая о прошлом героя и давая его характер в развитии. Согласно замыслу, автор собирался “провести Чичикова через искушение собственничества, через жизненную грязь и мерзкость к нравственному возрождению”. Именно с людьми, не окончательно омертвевшими, имеющими хоть какую-то цель, пытался связать автор свои надежды на возрождение России. Но история второго и третьего томов поэмы известна. Гениальный художник, Гоголь понял невозможность воплощения первоначального замысла. Чичиковы не могут, да и не хотят спасать Россию, их мир неизбежно замкнется на идее накопительства.
Гениальность же гоголевского предвидения состоит в том, что в поэме “Мертвые души” впервые в русской литературе был выведен тип людей, которые неизбежно выходят на арену общественной жизни в период зарождения капитализма, тип дельца-предпринимателя, человека “новой формации”. Но пошляк даже такого гигантского калибра, как Чичиков, непременно имеет какой-то изъян, дыру, через которую виден червяк, мизерный ссохшийся дурачок, который лежит, скорчившись, в глубине пропитанного пошлостью вакуума”.
Так что же? Чичиков — пошляк? Да. Только ли? Нет. Снова приглядимся к названию: есть ли у него скрытый смысл? Конечно: из бюрократически-бездушного значения слова “душа” (некая абстрактная человеческая единица, за которую с помещика взимается налог) выглядывает прямое значение — “душа человека”, в бессмертие которой автор не мог не верить. Даже цензура испугалась этого второго смысла названия: душа, сказали Гоголю, не может бытъ мертвой. Вслед за цензурой должен был испугаться читатель: второй смысл названия действительно страшный. От названия протягивается нить к повествованию: в нем разворачивается тема смерти (во всей многозначности этого слова) . Проводником этой темы становится Чичиков, о котором исследователь Гоголя Ю. Манн пишет следующим образом: “ Чичикова интересует не скрытая сторона жизни, но нечто большее: ее противоположность — “смерть”. Ловец мертвых душ, следопыт смерти, Чичиков обостряет внимание к запретному до гротескной кульминации. Уже первые же расспросы Чичикова в городе NN фиксируют необыкновенное умонастроение, превышающее степень традиционного интереса к скрытой стороне жизни: приезжий “расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней в их губернии, повальных горячек, убийственных каких-нибудь лихорадок, оспы и тому подобного, и все так обстоятельно и с такой точностью, которая показывала более чем одно простое любопытство”. В дальнейшем “странное направление интереса Чичикова всячески подчеркивается и варьируется”
