Чайковский проснулся рано и прислушивался к перезвону лесных жаворонков. Даже не глядя в окно, он знал, что в лесу лежат росистые тени.
Дом стоял на пригорке. Средь зарослей располагалось любимое место композитора - озеро, называемое Рудым Яром.
Сама дорога к Яру всегда вызывала волнение. Бывало, находясь в гостинице в Риме, вспоминал эту дорогу: сначала по просеке, цветущей розовым иван-чаем, потом березовым грибным мелколесьем, потом через поломанный мост над заросшей речкой и – вверх, в корабельный бор.
Вспоминая, у него тяжело билось сердце. Это место казалось ему наилучшим выражением русской природы. Он знал, что побывав там, давно живущая где-то внутри любимая тема о лирической силе этой лесной стороны перельётся через край и хлынет потоками звуков.
Так и случилось. Он долго простоял там. Столько сырого блеска было вокруг, что он невольно прищурил глаза.
Но больше всего его поразил свет. Вглядываясь в него, он видел всё новые пласты света. Как он раньше не замечал этого?
С неба свет лился прямыми потоками, и под этим светом особенно выпуклыми и кудрявыми казалисьвершины леса.
На опушку падали косые лучи, и ближайшие стволы сосен были мягкого золотистого оттенка. А ещё он заметил, что сосновые стволы тоже отбрасывают свет на подлесок и на траву – слабого, но такого же золотистого, розоватого тона.
А также он увидел, как заросли ив и ольхи над озером были освещены снизу голубоватым отблеском воды.
Знакомый край был весь обласкан светом, просвечен им до последней травинки. Разнообразие и сила освещения вызвали у Чайковского состояние, как-будто бы сейчас случится что-то необыкновенное, похожее на чудо. Он и раньше это чувствовал, и это состояние нельзя было терять. Надо было тотчас возвращаться домой, садиться за рояль. Чайковский быстро пошёл к дому.
Дома он приказал слуге никого к себе не пускать, прошёл в маленький зал, заперся там, и сел к роялю.
Он играл. Он добивался ясности мелодии – чтобы она была понятна и мила и Фене, и даже Василию, ворчливому леснику.
Он играл, не зная, что Феня принесла ему земляники, и сидя на крыльце его слушает. А потом присоединился Василий, спросив, нельзя ли прекратить играть, но слуга ответил ему, что никак. Усмехнувшись над необразованностью лесника, слуга сказал ему, что он музыку сочиняет, и что это святое дело.
