Сожмите на 25 процентов - Что ж, так и должно было получиться, - равнодушно сказал Григорий. Чумаков переночевал у них в землянк
Сожмите на 25 процентов
- Что ж, так и должно было
получиться, - равнодушно сказал Григорий.
Чумаков переночевал у них
в землянке, утром стал прощаться.
- Куда идешь? - спросил
Григорий.
Улыбаясь, Чумаков ответил:
- Легкую жизнь шукать.
Может, и ты со мной?
- Нет, топай один.
- Да, мне с вами не
жить... Твое рукомесло, Мелехов, - ложки-чашки
вырезывать - не по мне, - насмешливо проговорил Чумаков и с поклоном снял
шапку: - Спаси Христос, мирные разбойнички, за хлеб-соль. за приют. Нехай
боженька даст вам веселой жизни, а то дюже скучно у вас
тут. Живете в лесу, молитесь поломанному колесу - разве это жизня?
Григорий после его ухода
пожил в дубраве еще с неделю, потом собрался в дорогу.
- Домой? - спросил у него
один из дезертиров.
И Григорий, впервые
за все время своего пребывания в
лесу, чуть приметно улыбнулся:
- Домой.
- Подождал бы
весны. К Первому маю амнистию нам
дадут, тогда и разойдемся.
- Нет, не могу ждать, -
сказал Григорий и распрощался.
Утром на следующий день он
подошел к Дону против хутора Татарского. Долго смотрел
на родной двор, бледнея от радостного волнения. Потом снял винтовку
и подсумок, достал из него шитвянку, конопляные хлопья, пузырек с ружейным
маслом, зачем-то пересчитал патроны. Их было двенадцать обойм и
двадцать шесть штук россыпью.
У крутояра лед отошел от
берега. Прозрачно-зеленая вода плескалась и обламывала иглистый
ледок окраинцев. Григорий бросил в воду винтовку,
наган, потом высыпал патроны и тщательно вытер руки о полу шинели.
Ниже хутора
он перешел Дон по синему,
изъеденному ростепелью, мартовскому льду, крупно зашагал к дому.
Еще издали он увидел на спуске к пристани Мишатку и еле удержался, чтобы
не побежать к нему.
Мишатка обламывал
свисавшие с камня ледяные сосульки, бросал
их и внимательно смотрел, как голубые осколки катятся вниз, под гору.
Григорий подошел к спуску,
задыхаясь, хрипло окликнул сына:
- Мишенька!.. Сынок!
Мишатка испуганно взглянул
на него и опустил глаза. Он узнал в этом бородатом и
страшном на вид человеке отца...
Все ласковые
и нежные слова, которые по ночам
шептал Григорий, вспоминая там, в дубраве, своих детей, сейчас вылетели у
него из памяти. Опустившись на колени, целуя розовые холодные
ручонки сына, он сдавленным голосом твердил только одно слово:
- Сынок... сынок...
Потом Григорий взял на
руки сына. Сухими, исступленно горящими глазами жадно всматриваясь в его
лицо, спросил:
- Как же вы тут?.. Тетка,
Полюшка - живые-здоровые?
По-прежнему не глядя на
отца, Мишатка тихо ответил:
- Тетка Дуня здоровая, а
Полюшка померла осенью... От глотошной. А дядя Михаил на службе...
Что ж, и сбылось то
немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григорий. Он стоял у ворот
родного дома, держал на руках сына...
Это было все, что осталось
у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим
огромным, сияющим под холодным солнцем миром.
