Как совместить непреложные, бескомпромиссные законы справедливости и незаглушаемый голос милосердия?
Может быть, следует признать, что есть какая-то высшая справедливость, которая выше норм общественной морали, потому что допускает к принятию решений всепонимающее и всепрощающее добро? А может, напротив, законы, не знающие исключений, одинаковые для всех граждан, являются высшей ступенью нравственного развития? Трудно ответить однозначно. Известный русский поэт И. Анненский некоторое время работал инспектором Петербургского учебного округа и ездил с проверками по разным учебным заведениям. Надо ли говорить о том, как боялись учителя чопорного, застегнутого на все пуговицы чиновника с пугающей неподвижностью лица. Однажды ему в руки попала пачка письменных переводов с латинского языка, одна из работ ему понравилась художественным изяществом и точностью. Анненский похвалил ее автора, но тут ему сообщили, что написавшего этот перевод гимназиста придется отчислить, потому что за письменный экзамен по математике комиссия поставила ему двойку. Инспектор попросил контрольную по математике. Неудовлетворительную оценку экзаменаторы выставили в строгом соответствии с утвержденными нормами, и потому не могло быть никаких сомнений в ее справедливости. Но… речь шла о судьбе талантливого гимназиста. Трудно сказать, какими последствиями для юноши обернулось бы это исключение. Не погибнет ли в нем природный дар? Однако есть правила, которые невозможно нарушить, как говорится, суров закон, но он закон. Чем необходимо руководствоваться в принятии решения: сочувствием, состраданием или буквой закона? Ведь если нарушить закон один раз, то, значит, можно будет нарушить его и второй раз, и третий… Какой же тогда это закон? Анненский прекрасно понимал всю тяжесть ответственности, прекрасно понимал, что правильнее, да и легче всего признать нерушимую силу закона. Но он, подумав, предложил исправить двойку на три с минусом. Учителя с недоумением переглянулись: всегда строгий и принципиальный инспектор сам идет на нарушение правил… Оценку исправили, гимназиста оставили. Наверное, можно было бы добавить, что спасенный юноша впоследствии стал известным художником-графиком, но, как вы понимаете, смысл поступка Анненского не в этом. Неужели проявлять участие нужно только в том случае, если есть уверенность, что облагодетельствованный тобою человек станет выдающимся художником, писателем или ученым? А если бы юноша обманул ожидания, то что же тогда получается: милость теряет свой смысл, превращается в беспринципность? К сожалению, пока никто не придумал прибора, с помощью которого можно было бы выявить те нравственные побуждения, которые становятся причиной того или иного поступка. Одно дело, когда жалость куплена за деньги, когда подвиг обусловлен честолюбием, и совсем иное дело, когда благодеяние совершено из чувства любви, когда в другом человеке ты видишь «своего», самого себя, и твое сочувствие становится не просто естественным, а единственно возможным душевным движением. проблему помогите найти,ребятушки
