Они были очень смущены таким приемом отца и стояли неподвижно, <u /><u>потупив</u> глаза в землю. - Стойте, стойте! Дайте мне разглядеть вас хорошенько, - продолжал он, <u>поворачивая </u>их, - какие же длинные на вас свитки1! И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали насаживать друг другу тумаки и в бока, и в поясницу, и в грудь, то <u />отступая и <u>оглядываясь,</u> то вновь <u />наступая. Ей-богу, хорошо! - продолжал он, немного <u>оправляясь</u>, - так, хоть бы даже и не пробовать
Они, как видно, испугались приезда паничей, не любивших спускать никому, или же просто хотели соблюсти свой женский обычай: вскрикнуть и броситься опрометью, <u>увидевши </u>мужчину, и потому долго закрываться от сильного стыда рукавом. И старый Бульба мало-помалу горячился, горячился, наконец рассердился совсем, встал из-за стола и, <u>приосанившись</u>, топнул ногою. <u>Сказавши</u> это, он начал колотить и швырять горшки и фляжки. Она не смела ничего говорить; но <u>услыша</u> о таком страшном для нее решении, она не могла удержаться от слез; взглянула на детей своих, с которыми угрожала ей такая скорая разлука, - и никто бы не мог описать всей безмолвной силы ее горести, которая, казалось, трепетала в глазах ее и в судорожно сжатых губах.