В корнях с чередующимися гласными <span> е – и </span><span> буква </span><span> е </span><span> пишется, </span>
<span>если за корнем нет суффикса </span><span>-а- </span><span>; если суффикс </span><span> -а- </span><span> есть, то в корне </span>
<span>пишется буква </span><span> и.</span>
Образ Обломова состоит как бы из 2 частей. Есть Обломов «заплесневевший, почти гадкий», «засаленный, нескладный кусок мяса». Есть Обломов, влюбленный в Ольгу, Обломов, который «глубоко трогателен и симпатичен в своем грустном комизме». Между этими Обломовыми пропасть и одновременно наряженное взаимодействие, борьба обломовщины с «истинной деятельной жизнью сердца», то есть собственно с настоящей личностью Ильи Ильича. Двойственной природе образа Обломова отвечает и распадение романа на 2 смысловые части, а роль связующего звена между ними играет «сон Обломова», которому Дружинин придает огромное значение. Предаваясь на диване упоительной лени, погружается в сон гончаровский герой. И он уносится в детство. К тем временам, когда в Обломовке, возле няни, впервые «в вымыслах носился юный ум, там, на просторе складывалась поэтическая мечтательность Обломова, не признающая оков прозаичной реальности.
<span>Илья Ильич засыпает на мучительной, неразрешимом вопросе: «Отчего я … такой?» Разум и логика были бессильны ответить на него, бессильны объяснить Обломову, в чем истинная природа его личности. Во сне ему отвечают родовая память и безотчетная привязанность героя к родному дому. Под всеми слоями Обломовского существования, в самой глубине сна и сознания Гончаров находит источник живой и теплой человечности этого мира. </span>
<span>Нравственная и эмоциональная сердцевина обломовского мира – мать Ильи Ильича. </span>
<span>«Обломов, увидев давно умершую мать, и во сне затрепетал от радости, от жаркой любви к ней: у него, у сонного, медленно выплыли из-под ресниц и стали неподвижно 2 теплые слезы» </span>
<span>Сейчас перед нами лучший, чистейший Обломов. Таким он остается в своей любви к Ольге, с которой его связывает не страсть, а кроткое, нежное чувство. </span>
<span>Рассказ о жизни Обломова развертывается в 2 временных измерениях: воспитание Илюши – его итоги в характере Ильи Ильича, от детства протягиваются прямые нити к герою начальных глав романа. </span>
<span>Жизнь обломовцев правдоподобна. Из нее, как из окружающей природы, изъяты сильные движения. Сумма «воспитательных наказов няни» состоит из бесконечных «нет» и «не», на которых держится как раз и всё описание «претесного уголка». </span>
<span>В обломовской жизни, символом которой для ребенка стал послеобеденный сон – «всепоглощающий, ничего не делающий сон, истинное подобие смерти», Вот прошел день, полный первой и главной жизненной заботы в Обломовке - заботы о пище»; наступила ночь. </span>
<span>Единственная форма духовной жизни, доступная обломовцам, причастность к миру сказок, легенд, мифов. Развивая мечтательность, сказка только больше привязала мальчика к дому. Ведь в сказках живет та же обломовка, только поэтически украшенная. Няня нашептывает ему о какой-то неведомой стране, где нет ни ночей, ни холода, где совершаются чудеса, где текут реки мёду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют все добры молодцы, такие как Илья Ильич, да красавицы, что «ни в сказка сказать, ни пером описать». </span>
<span>По мнению Гончарова, именно первые бессознательные детские впечатления формируют натуру будущего человека. Именно для показа начала обломовщины Гончаров вводит в повествование сон Обломова. Он наиболее полно раскрывает картины патриархальной жизни в родном доме, которые навсегда остались для Ильи Ильича идеалом настоящей жизни – спокойной и сытой.
может тут что-то подходящее подберешь для себя</span>
<span>Весело горит яркий
огонек костра. Начинает припекать горячее солнце. Глазам больно смотреть на сверкающую
даль озера. Так сидел бы здесь и не расставался с чудным лесным привольем.</span>
Когда с полей убирали хлеб, поля становились шире и светлее, чем прежде, горизонт отодвигался куда-то вдаль. И над этой ширью и золотом появлялись треугольники журавлей. Для детей это время птичьих перелетов всегда празднично. Они выбегали из домов, неслись за околицу и кричали вдогонку журавлям: Журавли, журавли, Выше неба и земли Пролетайте клином Над еловым тыном, Возвращайтесь домой По дороге прямой! Или много раз повторяли, приплясывая, одни и те же слова: Клин, клин журавлин, Клин, клин журавлин!.. Птицы шли по небу ровно, спокойно, красиво. Но находились озорники, которые не желали добра птицам, хотели расстроить их порядок. Бывало, какой-нибудь босоногий заводила вдруг вопил истошным голосом: Передней птице С дороги сбиться, Последнюю птицу - Вицей, вицей. Хомут на шею! Хомут на шею! Или: Переднему - хомут на шею, Заднему - головешку под хвост!.. И часто журавлиный треугольник неожиданно начинал ломаться, птицы, летевшие сзади, рвались вперед либо уходили в сторону, а вожак, словно испугавшись, что он остался впереди совсем один, круто осаживал, делал поворот и пристраивался в хвост колонны. Дети удивлялись силе их слов, визжали от удовольствия. Но кто-нибудь из взрослых давал подзатыльник озорнику, и хорошие чувства брали верх в детской душе. Они в раскаянье кричали уже хором, чтобы слышнее было: Клин, клин журавлин! Путь-дорога! Путь-дорога! Кричали до тех пор, пока журавли не выравнивались.
