Волшебный край
Однажды летним вечером я и моя родная тётя Наташа сидели на веранде дачного домика и любовались закатом солнца. Эту картину хочется наблюдать бесконечно. Сонное, усталое солнышко лениво клонится к горизонту, озаряя небо последними остатками своего света. Его красно-оранжевые лучи изображают на облаках причудливые рисунки. Это зрелище очень красиво, завораживает. Когда я смотрю на закат, то мечтаю, фантазирую. Хочется подняться высоко-высоко и оказаться в сказочной стране, где происходят необычные приключения.
Наташа тоже молчала и думала о своём. И вдруг она спросила:
- А ты когда-нибудь держала в руках звёзды?
Я удивилась:
- Разве это возможно?
Тётушка улыбнулась и ответила:
- Да, есть такие уголки на земле, где происходят чудеса. Хочешь, я тебе расскажу об одном удивительном месте, где мне посчастливилось побывать?
- Конечно! – обрадовалась я, зная, что Наташа – великолепная рассказчица.
- Далеко-далеко отсюда есть волшебный край, где небо низко, а земля высоко. И называется он – Памир. Там всё не так, как здесь: облака можно трогать руками, снег и жара не мешают друг другу, а вода неистово бьётся и стремительно несётся вниз. Вот только представь: ты находишься на высоте чуть более четырёх тысяч метров. Вокруг тебя виднеются торчащие из облаков ледяные кончики горных вершин. Тишина. Внизу, далеко в долине, журчит узенькая речушка, а под твоими ногами снег, белый и чистый. Но солнечные лучи не дают замёрзнуть. Безмолвная таинственность, ослепительный свет солнца на тёмно-тёмно синем небе создают совершенно неземную атмосферу. И ты начинаешь ощущать как бы оторванность от всего живого, которое осталось где-то далеко внизу. Это – крыша Мира. Твоя душа, словно проснувшись, по-другому смотрит на мир, ты начинаешь видеть всё в новых красках, чувствовать запахи, ощущать движение воздуха… И вот провожаешь солнце, опускающееся за пик горной вершины, которое оставляет в сиреневых облаках нежно-золотую корону. Ещё один миг, а вокруг тебя – чёрный бархат. Нет, кажется, что тебя укрыли плюшевым, мягким пледом, на котором вышит узор из живых, ярких, разноцветных звёзд. Звёзды рядом, они пульсируют. Ты вдыхаешь воздух, и у тебя возникает ощущение полёта, как во сне. А человек, который однажды расправил крылья, уже никогда не сможет забыть это пьянящее чувство Свободы. И ради этого стоит жить! Ты чувствуешь себя другим, счастливым человеком, и появляется желание вернуться сюда ещё и ещё раз.
Последняя фраза Наташи прозвучала совсем тихо, и я почувствовала, что она тоскует по тем необыкновенным, незабываем местам где-то далеко и высоко в красивой, чарующей горной стране с названием Памир. Её рассказ не мог оставить меня равнодушной. Меня привлекает и манит романтика гор и величие горных пейзажей. Я понимаю, что поход в горы – это ещё и тяжёлый труд. Но горный туризм – это испытание на прочность себя в этом мире, это удовольствие оттого, что ты смогла, прошла, покорила вершину, это общение с интересными людьми, но главное – это возможность сблизиться с природой!
Ответ: (вот тебе отрывок)
<span>И в последнюю страшную минуту думает старый атаман о товарищах, о будущих их победах, когда уже не будет с ними старого Тараса. </span>
Бедный знает и друга и недруга.
Без беды друга не узнаешь.
Больше той любви не бывает, как друг за друга умирает.
Будь друг, да не будь в убыток.
Будь друг, да не вдруг.
Был бы друг, найдется и досуг.
Был у друга, пил воду - показалась слаще меду.
Был Филя в силе - все други к нему валили, а пришла беда - все прочь со двора.
Верный друг лучше сотни слуг.
Вешний лед обманчив, а новый друг не надежен.
Волк — хищник по природе, а человек — по зависти.
...Житье им стало совсем дурное.
Колодки не снимали и
не выпускали на белый свет.
Л. Толстой
Л.Н.Толстой служил на Кавказе почти в тех же местах, что и М.Ю.Лермонтов. Но воинственных горцев увидели они по-разному. Вернее, видели они одно и то же, но воспринимали своеобычно. Мцыри пленен еще ребенком, он умирает, подобно орлу в клетке. Жилин попадает в плен к иноверцам на вполне, если можно так выразиться, законных основаниях. Он противник, воин, по обычаям горцев его можно взять в плен и получить за него выкуп.
Надо сказать, что подробное, "бытовое" описание событий у Толстого не заслоняет уродство человеческих отношений. В его повествовании нет романтического накала, как у Лермонтова, нет высоких чувств и высоких поступков. Грязная обыденность страшнее!
Сюжетная конструкция схожа: "Плен, попытка бегства, утешители (у Лермонтова — монах, у Толстого — девочка). У Лермонтова конец трагичный: лучше смерть, чем неволя. У Толстого — хэппи-энд, в лучших традициях американских боевиков. Нам можно даже увидеть некий юмор в последних словах Жилина: "Вот я и домой съездил, женился!" Так и хочется сказать: "Ничего себе, сходил за хлебом!"
Сразу оговорюсь, мне лично ближе история, записанная Лермонтовым. В ней нет этого смиренного восприятия рабского бытия, нет мелочной антисобытийности, какой-то вещественной меркантильности. И нет того, что со временем оттолкнет от Толстого многих его почитателей и что проглядывает уже и в ранних произведениях — убогой терпимости. Той, которой в полной мере обладают блаженные и юродивые.
Я люблю Толстого, когда он сочными красками рисует подробные холсты своего времени. Могут нравиться или не нравиться батальные сцены, характеры, судьбы его многочисленных полотен, но не восхищаться объемом и глубиной перспективы этих картин нельзя. Но когда Толстой начинает поучать, когда он с фанатичной тупостью (что смотрится в его величественном образе как душевная болезнь) начинает вещать и проповедовать, я закрываю книгу.
Вернемся к "Кавказскому пленнику". Возможно, до войны в Чечне мы воспринимали бы это произведение стандартно. И в сочинениях писали бы, что Толстой всю свою жизнь мечтал о мире между людьми, о согласии между народами. Что веру в возможность взаимного понимания и взаимной поддержки между людьми разных национальностей он выразил в рассказе "Кавказский пленник". Что он великолепный стилист и что он создал народные книги для чтения, по которым учил крестьянских детей...
Сидел себе в Ясной Поляне длиннобородый патриарх, которому не надо платить за свет и газ и которому не досаждают соседи-алкоголики, и рассказывал чистеньким, специально для барина умытым и приодетым мужицким детям о том, как надо жить. Так, например, как "Филипок". Или — как Лев Николаевич.
Недавно на экранах кинотеатров торжественно демонстрировался новый "Кавказский пленник". Надо сказать, что режиссеру удалось глубже выразить мысль, затронутую Львом Николаевичем. Предметнее, с предельным, почти документальным реализмом. И такой фильм действительно заставляет задуматься: почему люди столь враждебны друг к другу, зачем они воюют.' Более того, появляется фантастическая мечта: сделать так, чтобы все взрослые с планеты исчезли, а остались только дети, не умеющие различать друг друга по национальности или вероисповеданию. Да и о самом вероисповедании ничего еще не знающие.
Я ни в коей мере не противопоставляю кинофильм творчеству великого писателя. Меняются времена, меняется оценка определенных предметов искусства. Да и восприятие меняется.
Но вот почему-то Мцыри мы принимаем безоговорочно, без попыток анализировать или — упаси Боже! — критиковать. Что, кстати, можно сказать о почти всех талантливых произведениях любого времени и любого авторства.