<span>В 1928 году, комиссия под руководством заведующего отделом пропаганды и агитации окружкома ВКП(б) Федора Головенченко буквально «купалась» в сохранившихся документах. Были относительно молоды многие герои и милостиво оставленные в живых «злодеи революции». Идеологические «гайки» пока еще не были столь крепко завинчены.</span>В начале 60-х годов музейный поиск свел меня с Федором Михайловичем в Москве, в его квартире на Пироговке, а позднее на крохотной подмосковной даче. Ветеран Великой Отечественной войны, он был уже тяжело болен. Крупные черты лица, импозантный профессорский облик человека, который многое видел и многое знал. Трудом и ясными мыслями наш талантливый земляк выбился в люди на стезе в высшей степени гуманной: ученый-историк, литературовед, педагог, обогащенный совместной работой и личными встречами с А. Луначарским, А. Бубновым, Н. Крупской, историком М. Покровским, само собой – с Горьким, Серафимовичем, Шолоховым, Фединым, Леоновым, Твардовским, Исаковским, Сурковым. Не резон ему было идеализировать или, того хуже, искажать правду о крутом переломе, когда брат шел на брата, сын – на отца, и все оказались в жерновах Гражданской войны. Помню, как Федор Михайлович деликатно, но твердо подчеркивал, что нельзя упрощать историю, особенно в ее сложные, трагические моменты. Меня тогда поразило: как же так, верный идеолог партии, а его начисто миновала этакая зашоренность в оценке конкретных фактов революции и Гражданской войны на Ставрополье.<span>Постепенно передо мной открывался мир, в котором без карикатурного налета враги революции предстали вовсе не оглупленными, а большевистские лидеры, страстно горевшие за народ, – не святыми. Никакой схожести со штампованными персонажами, лихо вошедшими в утвержденный поздними идеологами обязательный список. Конечно же, надо непредвзято, хотя и критически относиться к мемуарам генерала Деникина, откровениям «белого партизана» Шкуро, понять гнев и страсть талантливого писателя и драматурга Ильи Сургучева – его крик души о большевистском терроре в Ставрополе; окунуться в поток событий, блестяще отраженных писателем Артемом Веселым – очевидцем революционных событий на Ставрополье и Кубани, понять отчаяние Владимира Короленко «... об обоюдном озверении, достигшем в революционной схватке крайних пределов». Да что тут говорить! Аукнулось все потом.</span>Из докладной записки (около 15-20 сентября 1918 года). Расписку настрочил тюремный писарь.<span>Стражник вывел ее за ворота, за которыми уже ожидали дороги с черным, наглухо забитым гробом. (Из личного архива писателя Артема Веселого, автора книги «Россия, кровью умытая». – М., 1990)</span><span>Среди жертв кровавого противостояния был губернский военный комиссар Яков Григорьевич Петров, между прочим, столяр по профессии. В селе Кугульта он был предательски схвачен и отдан на растерзание белогвардейскому генералу Шкуро, лично участвовавшему в казни. Очутившись в плену, Петров отказался давать какие-либо показания, несмотря на то, что был подвергнут пытке: ниже глаз переносица у него была проколота кинжалом. На вопрос Шкуро, как бы Петров поступил с ним, если бы он оказался на его месте, тот ответил: «застрелил бы как собаку». После этого Шкуро приказал Петрова повесить.</span><span>На первой странице «Известий Северо-Кавказской советской социалистической республики» от 2 ноября 1918 года помещена статья под заголовком «Красный террор», в которой так и сказано: «Вследствие покушения на жизнь вождей пролетариата в городе Пятигорске 21 октября 1918 года... в ответ на дьявольское убийство лучших товарищей, членов ЦИК и других... расстреляны заложники и лица, принадлежащие к контрреволюционным организациям».</span><span>В списке 59 «дьявольских убийц» оказались представители высшего генералитета русской армии, и среди них Николай Владимирович Рузский, генерал от инфантерии, член государственного и военного советов, во время Первой мировой войны главнокомандующий армиями Северо-Западного и Северного фронтов. Именно из уст Рузского в вагоне царского поезда, прибывшего из Петрограда в Ставку 2 марта 1917 года, Николай II услышал прямое предложение отречься от престола. Спустя время старый боевой генерал, нуждающийся в лечении, доживал свой век в Пятигорске. Конечно же, приход к власти большевиков он принял крайне неприязненно, но в заговорщики явно не годился. Из показаний очевидцев перед расстрелом сам рыл себе могилу</span>
Волоколамск - название происходит от волока, которым шли новгородцы, переправлявшие суда из реки Ламы в один из притоков Рузы — Волошню; Волок Ламский стал важным торговым пунктом на пути из Новгорода в Рязанские и Московские земли.Волоколамск - название происходит от волока, которым шли новгородцы, переправлявшие суда из реки Ламы в один из притоков Рузы — Волошню; Волок Ламский стал важным торговым пунктом на пути из Новгорода в Рязанские и Московские земли.
Вышний Волочёк в старину писали Вышний Волочок или Вышней Волочок. Название Вышний Волочёкстарше самого города. Волочок, т. е. небольшой волок, находился на кратчайшем водном пути из бассейна Волги к Новгороду и далее на Балтику. Корабли поднимались от Твери по реке Тверца до Николо-Столпенского монастыря (ныне село Белый Омут) , откуда их тащили посуху 10 км до реки Цны в черте нынешнего города. Цна впадает в озеро Мстино в 1.5 км от Вышнего Волочка. Из этого озера вытекает Мста, впадающая в озеро Ильмень, по которому можно дойти до Новгорода. На Мсте в районе Боровицких порогов был ещё один волок, длиной 105 км. Так как он располагался ниже по течению Мсты, его называли Нижним Волоком, а волок между Тверцой и Цной Вышним, т. е. Верхним. Впервые Волочок упоминается в литературе не как селение, а как транспортный узел.
Волок - это сухая часть пути между двумя реками, через которые приходится перетаскивать лодки.
Белгород -город первого салюта. Впервые упоминается как населённый пункт в 1237. По мнению Н. М. Карамзина, Белгород построен в 1593 (считается годом его основания) для защиты Муравского шляха от частых набегов крымских татар, был обнесён земляным валом; стал самой укреплённой крепостью Белгородской засечной черты.
<span>Основан на Белгородье, т. е. в урочище, где некогда уже находился Белый город, впоследствии разрушенный. Новый город уже при закладке по приемственности получил название Белгород. В этом названии определение белый связано с реальным цветом грунта местности: город находится в центре Мелового Юго-Запада, частично занимает высокую меловую гору, где во второй половине 19 в. ежегодно добывалось свыше 1 тыс. тонн м</span>
Большое распространение Е. в Зап. Европе получили в период формирования феодализма, когда папство и возглавляемая им церковь, окончательно отделившаяся с 11 в. от византийской церкви, сделались важнейшим орудием утверждения феод. строя. Е., выражавшие в религ. форме антифеод. оппозицию, были направлены прежде всего против офиц. церкви, против папства.По своему богословскому содержанию наиболее значит. ср.-век. Е. были направлены против основ христ. догматики, в частности против христологич. и тринитарного учения церкви, против христ. идеи о всеобщей греховности и церк. учения о предопределении. Почти все Е. разоблачали вместе с тем разврат и алчность духовенства и отражали возмущение масс обогащением церкви и беззастенчивой эксплуатации народа феодалами.
С 1398 Гус преподавал богословие в Пражском университете, в 1401-1402 был деканом факультета свободных искусств, в 1402-1403 и 1409-1410 – ректором университета. С 1402 года Ян Гус стал проповедовать в специально построенной Вифлеемской часовне (Прага), которая превратилась в центр распространения реформаторских идей. Именно в это время друг Яна Гуса Иероним Пражский привез из Оксфорда сочинения Джона Уиклифа, запрещенного в Чехии. Гус попал под влияние идей Уиклифа и открыто объявил себя сторонником его учения . В своих проповедях Гус осуждал развращенность клира и обличал нравы духовенства, призывал лишить церковь собственности, подчинить ее светской власти, требовал реформы церкви, выступал против немецкого засилья в Чехии вообще и в Пражском университете в частности. Эта критика импонировала шляхте, мечтавшей захватить церковные земли и богатства. Проповеди Гуса отвечали и требованиям бюргерства, стремившегося к "дешевой" церкви. Кроме этого, король Вацлав IV стал на сторону Гуса и в 1409 году подписал Кутнагорский декрет, превративший Пражский университет в чешское учебное заведение. Руководство университетом перешло в руки чехов, немецкие магистры его покинули. Но Пражский университет из международного центра превратился в провинциальное учебное заведение. 1409–1412 годы – время полного разрыва Яна Гуса с католической церковью и дальнейшего развития его реформационного учения . Вслед за Уиклифом он поставил авторитет Священного писания выше авторитета папы, церковных соборов и папских постановлений, которые, по его мнению, противоречили Библии. Идеалом Яна Гуса была раннехристианская церковь. Источником веры Ян Гус признавал только Священное писание. К 1410–1412 годам положение Яна Гуса в Праге ухудшилось, против него выступил пражский архиепископ. <span>В 1412 Ян Гус выступил против продажи папских индульгенций, после чего Вацлав IV отказался дальше поддерживать опасного еретика, так как это наносило удар по его и без того слабому международному престижу. В 1413 году появилась булла с отлучением Яна Гуса от церкви и интердиктом на Прагу и другие города, которые предоставят ему убежище. Под давлением обстоятельств Ян Гус вынужден был покинуть столицу и в течение двух лет жил в замках покровительствовавших ему дворян, продолжая проповедовать в Южной и Западной Чехии. В изгнании Ян Гус написал опус "О церкви" (1413) с критикой всей организации католической церкви и церковных порядков. Гус отрицал особое положение папы, но не отвергал католические догматы и не призывал к уничтожению феодальной собственности насильственным путем. Вместе с тем Ян Гус беспощадно критиковал практику причастия, по которой священнослужители причащались хлебом и вином, а миряне довольствовались только хлебом. Гус доказывал, что в раннем христианстве все верующие причащались одинаково. Этот тезис имел особое общественное значение, поскольку уравнивал служителей церкви с другими слоями населения. </span>
