Лесной царь
В сумерках вдоль леса скачет упряжка лошадей, везя мужчину с малолетним сыном. Мальчику страшно и он прижимается к отцу. Отец интересуется у сына, почему тот так дрожит и льнет к нему. Мальчик отвечает, что боится Лесного Царя, который только что заглянул ему в глаза. И описывает отцу, как выглядит Лесной Царь. Он грозный и могучий с густой длинной бородой, а на голове корона чернее ночи.
Отец успокаивает мальчика, объясняя его видение туманом над водой. И говорит, что очень много еще необычных вещей может показаться в ночной мгле. Но мальчик начинает слышать голос Лесного Царя, который просит его оглянуться и посмотреть, как много всего хорошего в его царстве, что там цветут цветы из бирюзы, а вместо воды стекают жемчужные струи. Чертоги Лесного Царя сделаны из чистого золота. Все эти богатства сулит мальчику, если он присоединиться к нему. Малыш говорит об этом отцу, но мужчина списывает это на шум ветра, который колышет листву вековых деревьев и в этом слышится малышу таинственный шепот.
Лесной Царь начинает заманивать мальчика к себе, суля общество своих прекрасных дочерей. Что вместе с ними он будет играть и летать в подлунном царстве царя. И засыпать счастливым, купаясь во внимании девушек. Мальчик пересказывает услышанное отцу. Мужчина непреклонен и отказывается верить сыну. Он объясняет мальчику, что не девушек он видит,
стоящих среди деревьев, а седые ветлы. А тем временем Лесной Царь не унимается и решает забрать к себе такого милого и красивого мальчика. Он говорит малышу, что просто пленен его красотой и если мальчик не хочет прийти к нему добровольно, то заберет его силой в свое царство. Он, в любом случае будет принадлежать Лесному Царю.
Мальчик кричит отцу, что он уже видит Лесного Царя, который их догоняет, что Лесной Царь его сейчас заберет и ему уже трудно дышать от его объятий. Отец начинает гнать лошадей и лошади бегут во всю свою силу. Повозка просто летит. Мальчик кричит и стонет на руках у отца. Мужчина, наконец, добирается до места, но на руках его лежит уже мертвый сын
Его семья была обеспеченной,занималась книгоиздательством и книготорговлей.Родители его увлекались музыкой, отец играл на скрипке,мать пианисткой.С 8 лет Глазунова обучали музыкальному искусству.
Мне снилась музыка
(Посвящается Евгению Светланову)
Мне снилась музыка...
Я звуки чистые ловил
На острия дрожащих веток,
Ко мне летели соловьи,
Сквозь вьюгу пущенные светом.
Мне снилась музыка...
Всё — музыка, в конце концов,
И, требуя проникновенья,
Возникло музыки лицо,
Ускорив ритм сердцебиенья.
Мне снилась музыка...
И потрясенная до дна,
Душа входила в пору таянья...
Мне снилась музыка. Она
Легко меняла очертания:
Как облако и как волна,
Как снежный день, как ночь слепая,
То сладостна, то солона,
То на изгибах зелена,
То золотисто-голубая
Мне снилась музыка... Во мгле
Такая в ней светилась сила!
И всё, что было на земле.
Всё из неё происходило.
Мне снилась музыка...
Ответ:
0-ля,
1-сі,
2-соль,
3-фа＃,
4-фа,
5-мі,
6-ре,
7-до＃,
8-до
Але ззаду ще повинні бути дві дирки, вони обидві затискаються.
Перед Шопеном было скорее искушение, чем с трудом проницаемое средостение. Искушение в двух направлениях: в устремлении к концертно-эстрадному виртуозному стилю и к национальной опере. От последнего, несмотря на соблазны со стороны некоторых друзей, ему удалось легко отмежеваться, но на первом устремлении он задержался. Об этом свидетельствуют многие ранние его опусы, как-то: упомянутые вариации, два концерта, фантазия на национальные польские напевы, краковяк — концертное рондо, блестящий полонез, предшествуемый Andante spianato— все произведения ярко выраженного эстрадного пошиба, в котором довольно умело сочтены разнородные влияния современных пианистических завоеваний, но где юношеская неокрепшая воля, пытаясь утвердить всеми доступными ей средствами выражения свое музыкальное кредо, еще затемняет его чуждыми наслоениями.
Таков ход творческого процесса: необходимо раздаться вширь, выйти за пределы своего поля зрения, захватить большее пространство, испытать свои силы на обработке чужой земли, чтобы приобрести опыт, избавиться от близорукого подхода, свойственного всем эпигонам, расширить средства воздействия, чтобы, в конце концов, тем напряженнее сконцентрировать свое внимание на глубоко личном, своевольном. Мне думается, что, не ходя далеко за примерами, можно сослаться на ярчайший: на последние квартеты Бетховена. Что же касается упомянутых сочинений Шопена, то в них, несмотря на глубоко ценные моменты (вроде ларгетто Второго концерта) , исполнителю теперь трудно вложить напряжение такого же порядка, как в концертные сочинения Бетховена и Листа Творческое воображение и насыщающий звучания ток жизненной энергии расплываются у Шопена в «концертных схемах» , и только национальный колорит и — моментами — всплески чисто шопеновской виртуозности и его капризной ритмики спасают устарелую структуру их от холодной схематической линеарности.
За исключением некоторых вариаций на тему из «Дон-Жуана» и отдельных частей концертов, очень трудно сосредоточить внимание к неослабно напряженному восприятию этой музыки, хотя и наделенной красивостью изложения и блеском материала: большей частью слуху нечего преодолевать в потоке беспечно льющихся звучаний! Думаю, что мне удастся выразить, в чем тут дело, если я сошлюсь на ярчайшую разницу выражения между упомянутыми вариациями и фантазией на мотивы той же оперы Моцарта, созданной Листом в начале сороковых годов, не говоря уже о листовских концертах и концертных фантазиях вроде парафразы на «Dies irae». Конечно, указывая на эти примеры, я имею в виду разницу подхода к заданию и различие темпераментов и возрастов, Шопен выступил с вариациями на «Дон-Жуана» восемнадцати лет. Лист, будучи на год его моложе, ничего подобного в эту же пору (то есть в конце двадцатых годов прошлого столетия) не создавал. Вариации Шопена являются прежде всего преодолением легковесного типа виртуозности; затем — выходом за пределы веберовских формул-пассажей и его гармонического ритуала (слишком самодовлеющее и, я бы сказал, самодовольное порхание доминантсептаккордов в традиционной веберовской оправе, столь остроумно подмеченное наблюдательным Глинкой) . Шопен расширяет значение уменьшенного септаккорда, уничтожая в то же время его назойливость, и восполняет гармоническую структуру тональности.
<span>Вариационность типа фигурационного он углубляет до вариационности органической, основанной не на простом принципе украшения темы, а на тематическом развитии. Все эти свойства столь ярко выделялись на фоне легкомысленной виртуозности эпохи, что не могли пройти незамеченными от людей, подобно Шуману, внимательно следивших за восходом молодых побегов.</span>
