Поговорка «видит око, да зуб неймет» имеет довольно простое значение: очень хочется получить что-либо, но по каким-то причинам это остается недоступным. В некоторых случаях это выражение используют, если объектом желания выступают не только осязаемые предметы, но и другие блага, например должность или благосклонность некоего лица.
<span>Впрочем, как и у многих других народных изречений, у поговорки «видит око, да зуб неймет» есть и еще одно значение: нет возможности повлиять на ход событий, исправить ситуацию, то есть можно только наблюдать со стороны. В этом значении поговорку используют в речи с негативным смысловым окрасом. </span><span>
<span /></span>
Я думаю, что Дуня приехала на станцию, где когда-то будучи девчонкой жила с отцом, приехала потому что почувствовала раскаянье, пришла на кладбище, и склонилась над могилой отца, вероятно, осознав, что плохо поступила тогда с ним. Быть может, она думала как все эти годы страдал её отец, страдал из-за того, что его единственная, любимая дочь покинула его, убежала не сказав ни слова. Может быть, вспоминала она о том, как любил её он, вспоминала и в груди своей чувствовала жгучую боль запоздалого раскаяния.
Евгений Баратынский происходил из галицкого шляхетского рода Боратынских[14][15][16], в конце XVII века выехавшего в Россию. Боратынский — фамилия от замка Боратынь[17] в гмине Хлопице, Ярославском повяте Подкарпатского воеводства Польши[18][19], в древнерусской Перемышльской земле.
Дед поэта, Андрей Васильевич Баратынский (ок. 1738—1813) — помещик, титулярный советник; в молодости служил (от чина рядового до поручика) в полку Смоленской шляхты. Бабушка — Авдотья Матвеевна, урождённая Яцына (или Яцинина), дочь помещика села Подвойского, перешедшего в семью Баратынских как приданое[20].
Отец, Абрам Андреевич Баратынский (1767—1810) — отставной генерал-лейтенант, участник Русско-шведской войны (1788—1790), состоял в свите императора Павла Первого, был командиром Лейб-гвардии Гренадерского полка и инспектором Эстляндской дивизии[20]. Мать, Александра Фёдоровна (урождённая Черепанова; 1776—1852) — дочь коменданта Петропавловской крепости Фёдора Степановича Черепанова (ум. до 1812) и его супруги Авдотьи Сергеевны (ок. 1746 — ок. 1814); выпускница Смольного института, фрейлина императрицы Марии Фёдоровны[17].
Абрам Андреевич Баратынский
В 1796 году Абраму Андреевичу и его брату Богдану Андреевичу Павел I пожаловал большое поместье с двумя тысячами душ[17] — Вяжля, в Кирсановском уезде Тамбовской губернии; где и родился будущий поэт[11].
В марте 1804 года Абрам Андреевич с женой и детьми перебрался из села Вяжля во вновь отстроенное имение Мара, неподалёку в Кирсановском уезде[21]. В усадьбе Мара проходило раннее детство Баратынского[2].
Дядькой у Евгения был итальянец Джьячинто Боргезе, поэтому мальчик рано познакомился с итальянским языком. Также владел французским[17], принятым в доме Баратынских, — писал на французском письма с восьми лет. В 1808[2] году[* 3] Баратынского отдали в частный немецкий пансион в Петербурге для подготовки к поступлению в Пажеский корпус, там он познакомился[22] с немецким языком[2].
В 1810 году умер Абрам Андреевич, и воспитанием Евгения занималась мать[2], умная, добрая, энергичная, но и несколько деспотичная женщина, — от её гиперлюбви поэт страдал до самой женитьбы[17].
В конце декабря[17] 1812 года Баратынский поступил в Пажеский корпус[23] — самое престижное учебное заведение Российской империи, имевшее целью предоставить сыновьям знатных дворянских фамилий возможность достижения военных чинов I—III класса[24]. В письмах матери Евгений писал о своём желании посвятить себя военно-морской службе[17].
До весны 1814 года всё обстояло благополучно. Потом успеваемость и поведение Баратынского становятся неровными[17]. Внутреннее сопротивление корпусным порядкам приводит его к оставлению весной 1814 на второй год[17]. Компания товарищей, в которую попал Баратынский в корпусе, развлекалась весёлыми проделками, досаждая начальникам и преподавателям, создав под влиянием «Разбойников» Шиллера «Общество мстителей»[25].
Мысль не смотреть ни на что, свергнуть с себя всякое принуждение меня восхитила; радостное чувство свободы волновало мою душу…[25]
В конце концов, в феврале 1816 года расшалившиеся подростки украли из бюро отца одного из соучастников (он сам предоставил ключ) пятьсот рублей и черепаховую табакерку в золотой оправе, накупили сладостей[17][20]. Это происшествие привело к исключению Баратынского в апреле 1816 года из корпуса, к изменению всей линии жизни и к тяжёлой психотравме, отразившейся на его стихах: одно из драгоценных свойств его поэзии — особый призвук тайной печали[26].
После исключения из корпуса шестнадцатилетнему Баратынскому было запрещено поступать на государственную службу, кроме военной солдатом[2][17].
Усадьба Мара
Покинув столицу, Баратынский несколько лет жил или с матерью в Маре, или у дяди, брата отца, отставного вице-адмирала Богдана Андреевича Баратынского, в Смоленской губернии, в селе Подвойском[17].
В деревне дяди Баратынский нашёл небольшое общество весёлой молодёжи[2][17], начал писать стихи (интерес к литературному творчеству появился у него ещё в Пажеском корпусе)[2]. Подобно многим другим людям того времени он писал французские куплеты, но до нас дошли и русские стихи от 1817 года (по словам В. Я. Брюсова, ещё слабые)[2].
<span>Старики Афанасий Иванович Товстогуб и жена его Пульхерия Ивановна живут уединённо в одной из отдалённых деревень, называемых в Малороссии старосветскими. Жизнь их так тиха, что гостю, заехавшему ненароком в низенький барский домик, утопающий в зелени сада, страсти и тревожные волнения внешнего мира кажутся не существующими вовсе. Маленькие комнаты домика заставлены всевозможными вещицами, двери поют на разные лады, кладовые заполнены припасами, приготовлением которых беспрестанно заняты дворовые под управлением Пульхерии Ивановны. Несмотря на то что хозяйство обкрадывается приказчиком и лакеями, благословенная земля производит всего в таком количестве, что Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна совсем не замечают хищений.</span>