Это стихотворение, хоть и написано в военное время, пронизано тонким смехом. Его придают словечки поэта, и тип стиха.
оно очень сложное по запоминанию, хотя и небольшого размера
В самом начале произведения Светлана предстаёт читателю печальной и встревоженной: ей не известна судьба любимого. Девушка не может быть такой же беспечной, как подружки, в её сердце нет места девичьим забавам. Уже год она находит в себе силы праведно надеяться и молиться, что всё будет хорошо, но в крещенский вечер любопытство берет верх над праведностью – героиня гадает.
Характеристика Светланы Жуковского представлена положительной, не идеальной, но образцовой. В ее поведении есть деталь, которая в корне отличает ее от девушек в других вариантов перевода самого автора и от оригинальной Леноры. Узнав о смерти возлюбленного, невеста не ропщет на Бога, а молится Спасителю. Душевное состояние Светланы в момент страшного видения скорее можно охарактеризовать как испуг, но не отчаяние. Главная героиня готова смириться и с «горькой судьбиной», но только не обвинять Бога в том, что он её не услышал.
Два генерала попали на остров полного изобилия, но воспользоваться им они не могут, так как не умеют готовить.
Начинают мечтать, чтобы пришёл мужик и приготовил им поесть.
Внезапно приходит мужик и готовит им пищу. Попав домой, генералы дают ему рубль.
В 1860 году обрывается сотрудничество Тургенева с журналом "Современник". Либеральные взгляды писателя были не совместимы с революционно-демократическим настроением Добролюбова, написавшего критическую статью в "Современнике" на роман Тургенева "Накануне". Иван Сергеевич уезжает в Англию, где и зарождается у него замысел романа "Отцы и дети."
Прообразом одного из главных героев романа послужил молодой провинциальный доктор с которым Тургенев встретился на железной дороге. Молодой человек заинтересовал его своим отношением к жизни: "В этом замечательном человеке воплотилось - на мои глаза - то едва народившееся, еще бродившее начало, которое потом получило название нигилизма..."
Непосредственно работу над романом Иван Сергеевич начинает в Париже осенью 1860 года, а уже к следующей весне была готова первая половина произведения. Далее работа немного замедлилась, тому были свои причины. До Тургенева, находящегося за границей, доходят вести о назревающих переменах в его стране.
В России в это время готовится отмена крепостного права, вокруг этого события кипят страсти, Тургенев, всегда интересовавшийся общественно-политической жизнью своей Родины, возвращается в Россию, чтобы непосредственно быть свидетелем происходящих событий. Обладая способностью понимать настроения в общественно-политической жизни страны, писатель видит, как назревает противоречие между аристократией, исповедующий либерализм и демократами революционного толка. Этот конфликт и находит своё отображение в романе "Отцы и дети".
Заканчивает Тургенев роман в середине 1861 года в своём имении Спасское-Лутовиново.
"Мой труд окончен наконец. 20 июля написал я блаженное последнее слово. Работал я усердно, долго, добросовестно: вышла длинная вещь",-пишет Тургенев своему другу и критику П.В. Анненкову.
Но ещё предстоит работа по внесению правок, и Иван Сергеевич уезжает в Париж. Там он читает роман друзьям, по их отзывам что-то изменяет и дополняет. Вносит свои замечания и Анненский. В целом работа над правками занимает около четырёх месяцев. В марте 1862 года роман "Отцы и дети" печатается в журнале "Русский вестник".
Для того чтобы подготовить роман к отдельному изданию Тургенев работает над некоторыми изменениями в тексте. Корректирует образ Базарова, чтобы в новой редакции он вызывал у читателей не неприязнь, а сочувствие и интерес.
Отдельно роман издаётся в 1862 году в сентябре. Тургенев посвящает его Белинскому.
"Что касается до значения этого романа в родной литературе, то его законное место в ряду с такими созданиями, как «Евгений Онегин» Пушкина, «Мертвые Души» Гоголя, «Герой нашего времени» Лермонтова и «Война и Мир» Льва Толстого..."- Так писал о романе критик В.П. Буренин. И, действительно, "Отцы и дети"- книга, которая актуальна на все времена, как на все времена будет актуальны отношения между разными поколениями.
Источник: История создания романа Отцы и дети Тургенева
Е с левонтьевскими ребятишками под гору, к речке, и хвастался:
— Я еще у бабушки калач украду!
Парни поощряли меня, действуй, мол, и не один калач неси, шанег еще прихвати либо пирог — ничего лишнее не будет.
— Ладно!
Бегали мы по мелкой речке, брызгались студеной водой, опрокидывали плиты и руками ловили подкаменщика — пищуженца. Санька ухватил эту мерзкую на вид рыбину, сравнил ее со срамом, и мы растерзали пищуженца на берегу за некрасивый вид. Потом пуляли камни в пролетающих птичек, подшибли белобрюшку. Мы отпаивали ласточку водой, но она пускала в речку кровь, воды проглотить на могла и умерла, уронив головку. Мы похоронили беленькую, на цветочек похожую птичку на берегу, в гальке и скоро забыли о ней, потому что занялись захватывающим, жутким делом: забегали в устье холодной пещеры, где жила (это в селе доподлинно знали) нечистая сила. Дальше всех в пещеру забежал Санька — его и нечистая сила не брала!
— Это еще че! — хвалился Санька, воротившись из пещеры. — Я бы дальше побег, в глыбь побег ба, да босый я, там змеев гибель.
— Жмеев?! — Танька отступила от устья пещеры и на всякий случай подтянула спадающие штанишки.
— Домовниху с домовым видел, — продолжал рассказывать Санька.
— Хлопуша! Домовые на чердаке живут да под печкой! — срезал Саньку старшой.
Санька смешался было, однако тут же оспорил старшого:
— Дак тама какой домовой-то? Домашний. А тут пещернай. В мохе весь, серай, дрожмя дрожит — студено ему. А домовниха худа-худа, глядит жалобливо и стонет. Да меня не подманишь, подойди только — схватит и слопает. Я ей камнем в глаз залимонил!..
Может, Санька и врал про домовых, но все равно страшно было слушать, чудилось — вот совсем близко в пещере кто-то все стонет, стонет. Первой дернула от худого места Танька, следом за нею и остальные ребята с горы посыпались. Санька свистнул, заорал дурноматом, поддавая нам жару.
Так интересно и весело мы провели весь день, и я совсем уже забыл про ягоды, но наступила пора возвращаться домой. Мы разобрали посуду, спрятанную под деревом.
— Задаст тебе Катерина Петровна! Задаст! — заржал Санька. — Ягоды-то мы съели! Ха-ха! Нарошно съели! Ха-ха! Нам-то ништяк! Ха-ха! А тебе-то хо-хо!..
Я и сам знал, что им-то, левонтьевским, «ха-ха!», а мне «хо-хо!». Бабушка моя, Катерина Петровна, не тетка Васеня, от нее враньем, слезами и разными отговорками не отделаешься.
Тихо плелся я за левонтьевскими ребятами из лесу. Они бежали впереди меня гурьбой, гнали по дороге ковшик без ручки. Ковшик звякал, подпрыгивал на камнях, от него отскакивали остатки эмалировки.
— Знаешь че? — проговорив с братанами, вернулся ко мне Санька. — Ты в туес травы натолкай, сверху ягод — и готово дело! Ой, дитятко мое! — принялся с точностью передразнивать мою бабушку Санька. — Пособил тебе воспо-одь, сиротинке, пособи-ил. — И подмигнул мне бес Санька, и помчался дальше, вниз с увала, домой.
А я остался.
Утихли голоса ребятни под увалом, за огородами, жутко сделалось. Правда, село здесь слышно, а все же тайга, пещера недалеко, в ней домовниха с домовым, змеи кишмя кишат. Повздыхал я, повздыхал, чуть было не всплакнул, но надо было слушать лес, траву, домовые из пещеры не подбираются ли. Тут хныкать некогда. Тут ухо востро держи. Я рвал горстью траву, а сам озирался по сторонам. Набил травою туго туесок, на бычке, чтоб к свету ближе и дома видать, собрал несколько горсток ягодок, заложил ими траву — получилось земляники даже с копной.
— Дитятко ты мое! — запричитала бабушка, когда я, замирая от страха, передал ей посудину. — Восподь тебе пособил, воспо-дь! Уж куплю я тебе пряник, самый большущий. И пересыпать ягодки твои не стану к своим, прямо в этом туеске увезу…
Отлегло маленько.
Я думал, сейчас бабушка обнаружит мое мошенничество, даст мне что полагается, и уже приготовился к каре за содеянное злодейство. Но обошлось. Все обошлось. Бабушка унесла туесок в подвал, еще раз похвалила меня, дала есть, и я подумал, что бояться мне пока нечего и жизнь не так уж худа.
Я поел, отправился на улицу играть, и там дернуло меня сообщить обо всем Саньке.
— А я расскажу Петровне! А я расскажу!..
— Не надо, Санька!
— Принеси калач, тогда не расскажу.
Я пробрался тайком в кладовку, вынул из ларя калач и принес его Саньке, под рубахой. Потом еще принес, потом еще, пока Санька не нажрался а