<span>Всем известно: бумага терпит. Терпит: и ложь, и гнусь, и опечатки, и
грязную совесть, и скверный стиль, и дешёвый пафос. _Всё_.
Но, как свидетельствует этот рассказ, до времени.
Произошло это в одно из ноябрьских утр, когда мокрые хлопья снега и
капли дождя спорили о том, что сейчас -- осень или зима. Случилось так, что
именно в это мутное утро бумага потеряла терпение. Ей надоело нести на своих
плоских покорных листах буквы, буквы и снова буквы; мириады бессмыслиц,
притворившихся смыслами; нудный дождь слов, от которого не то лужи, не то
книги -- не разберёшь.
У бумаги -- надо думать и об этом -- своя трудная долгая жизнь, своя
нелёгкая школа: сперва она растёт, врывшись в землю корнями, и шумит
облакам, проплывающим над ней кусками прозрачной серой обёрточной бумаги,
потом её отпиливают от её корней, кладут под затиск прессующих машин
бумагоделательного завода, топят в чанах, полных кипятку, сушат, мнут... Да
к чему об этом вспоминать?
И вот бумага просохла, машины её уже научили терпению. Теперь её плоские
белые листы обучают грамоте. По ней бьют острыми свинцовыми буквами, в неё
втискивают смазанные краской матрицы. Бумага терпит.
До времени.
Установить дату, о которой идёт речь, трудно: бумага, отшвырнувшая от
себя типографские шрифты, вместе с буквами заставила отступить и цифры. Этот
короткий, но решительный бой можно было бы назвать сражением под
Табула-Раза.
Бумажное поле битвы осталось снежно-чистым. Типографские знаки, бежавшие
в свои машинные убежища, недолго совещались. И им, этим двадцати пяти или
двадцати шести буквенным алфавитам, надоело притворяться длинными, во весь
диаметр мира протянувшимися смыслами. Они тотчас же разбились повзводно на
алфавиты и одно из правофланговых А, широко расставив пятки, сказало:
-- Довольно нам позволять ваксить себя типографской краской, довольно
таскать на свинцовых спинах их дурацкие смыслы, довольно -- говорю я -- бить
лбом по бумаге! Пусть из нас делают что хотят -- свинцовые пули или
свинцовые тумбы -- но в литературу ни шагу!</span>
У брать и сестры была ручная галка. Которую они приручили, она улетела на волю и прилетела обратно.Как то раз девочка умывалась, сняла колечко, положила на умывальник. Намылила лицо мылом, умылась и кольца не обнаружила. Когда девочка потеряла кольцо, а бабушка очки, то они подумали, что это брат девочки спрятал. А брат поднялся на крышу, из щели достал сначала очки, потом колечко и еще стеклышки и денежки.Бабушка потом извинялась и сказала, что это все они сороки да галки, что блестит, то тащат.
Автор тепло относится к своим героям, сочувствует им, осиротевшим. Помогают понять авторское отношение к ребятам эпитеты: они были милые, умненькие и дружные ребята носики такие задорные, а Митраша к тому же был коротенький, плотный, лобастый, упрямый и сильный. И метафоры дополняют авторскую оценку:Настя была как золотая курочка на высоких ногах, веснушки по всему лицу были крупные как золотые монетки, а у Митраши носик глядел вверх попугайчиком, действительно, "мужичок в мешочке".