СМЕРТЬ ДРУГА<span> Памяти Евгения Петрова
Неправда, друг не умирает,
Лишь рядом быть перестает.
Он кров с тобой не разделяет,
Из фляги из твоей не пьет.
В землянке, занесен метелью,
Застольной не поет с тобой
И рядом, под одной шинелью,
Не спит у печки жестяной.
Но все, что между вами было,
Все, что за вами следом шло,
С его останками в могилу
Улечься вместе не смогло.
Упрямство, гнев его, терпенье —
Ты все себе в наследство взял,
Двойного слуха ты и зренья
Пожизненным владельцем стал.
Любовь мы завещаем женам,
Воспоминанья — сыновьям,
Но по земле, войной сожженной,
Идти завещано друзьям.
Никто еще не знает средства
От неожиданных смертей.
Все тяжелее груз наследства,
Все уже круг твоих друзей.
Взвали тот груз себе на плечи,
Не оставляя ничего,
Огню, штыку, врагу навстречу
Неси его, неси его!
Когда же ты нести не сможешь,
То знай, что, голову сложив,
Его всего лишь переложишь
На плечи тех, кто будет жив.
И кто-то, кто тебя не видел,
Из третьих рук твой груз возьмет,
За мертвых мстя и ненавидя,
Его к победе донесет.
</span>1942
<span>Константин Симонов.</span>
Живут брат с сестрой в деревне. Родителей у них нет. Работают вместе. Пошли они как-то к болоту собирать ягоды. Поругались, разделились. Мальчик увяз в болоте, его нашла собака. А девочка увлеклась собиранием ягод на половину дня. Потом девочка нашла брата, и всё стало хорошо.
Произведение называется кладовая солнца, потому что в болоте очень много всего.
Совсем не случайно образ небесного и земного простора возникает в стихотворении "Привет, Россия... " (1969). В нем по-особому емко и целостно представлены основные компоненты художественного мира поэта: родина, ее природа и история, вся бескрайняя земля, мотив движения, скитаний по ней, стихии ветра и света, наконец, всепроникающая музыкальная, песенная стихия.
Привет, Россия — родина моя!
Как под твоей мне радостно листвою!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое.. .
Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле — по селам и столицам!
Я сильный был, но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.
В этих стихах наглядно видно слияние для поэта в одно целое родной деревни и — мира, поля и — неба, старины и — сегодняшнего дня. И все это пронизано ничем не одолимой любовью к родине, которая дает силу и радость, счастье и покой, чувство умиротворения, единства с землей и миром:
Привет, Россия — родина моя!
Сильнее бурь, сильнее всякой воли
Любовь к твоим овинам у жнивья,
Любовь к тебе, изба в лазурном поле.
За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем.
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!
Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем!. .
<span> Характерны образы, соединяющие землю и небо: "изба в лазурном поле; "Как миротворно в горницу мою / По вечерам закатывалось солнце"', "Как весь простор, небесный и земной, / Дышал в оконце счастьем и покоем... " В этих стихах нераздельны обычная крестьянская изба, "низкий дом" и "лазурное поле" под бескрайним небом, "достославная старина" и нынешний день с его бурями и болью, "ливнями и зноем" — таковы пространственно-временные координаты осмысления и восприятия поэтом родины, России. </span>
Общая идейная направленность «Медного всадника» во многом имеет свое начало еще в «Полтаве» и продолжается в «Борисе Годунове». Пушкин не случайно обращается к образу Петра, который в его интерпретации становится своего рода символом своевольной, самодержавной власти. Вопреки всему Петр строит Петербург на болотах, чтобы «отсель грозить шведу». Этот поступок предстает в поэме высшим проявлением самодержавной воли властителя, который всю Россию «поднял на дыбы».
По сравнению с «Полтавой» Пушкин в изображении «самовластья» проходит определенную эволюцию. Если в «Полтаве» ему еще нужны «личностные характеристики», чтобы осудить «самовластие» (т. е. его осуждение происходит в чьем-то конкретном лице — Мазепа, Алеко в «Цыганах»), то здесь «самовластье» предстает перед читателем в чистом виде — в лице «медного всадника», который даже не является Петром, но воплощением мифа о нем — мифа об идеальном самодержавном властителе.
Пушкин любит Петербург, любуется его красотами и гением зодчих, но тем не менее на городе на протяжении столетий лежит божья кара за то изначальное самовластье, которое было выражено Петром в основании города на месте, непригодном для этого. И наводнения — это лишь наказание, своего рода «проклятие», тяготеющее над жителями столицы, напоминание обитателям Вавилона о том преступлении, которое в свое время они совершили против бога.
В поэме Пушкин обращается к образу обыкновенного, рядового человека (одного из тех, кто в «Полтаве» кровью платил за самовластие своих властителей).
<span>Образ Евгения — это образ того самого «человека толпы», который не готов еще воспринять свободу, который не выстрадал ее в своем сердце, т. е. образ обычного обывателя. Бунт Евгения против самовластья, воплотившегося для него в медном всаднике, происходит под воздействием бедствий, обрушившимся на город и уничтожившими его личное счастье. «Ужо тебе!» — говорит Евгений, грозя статуе. Однако финал этого бунта печален — герой сходит с ума. И дело здесь не в том, что бунт Евгения сам по себе индивидуалистичен, но в том, что Евгений не имел на него права. Избавиться от самовластия (т. е. выйти из системы координат хозяин/раб) можно лишь путем личного приятия свободы, внутренней работы, осознания своей причастности всему и ответственности перед всем, что происходит в мире. Попытка же освободиться от тирании «внешними» способами обречена на провал, так как в одночасье бывшие рабы лишь способны превратиться в хозяев и наоборот, т. е. сама система взаимоотношений не уничтожается (ср. бунт Пугачева в «Капитанской дочке»). Таким образом, медный всадник, преследующий Евгения на улицах города, превращается в своего рода метафору, которая говорит о том, что несмотря на «внешний* протест, бунт против самовластья, человек не может избавиться таким путем от самой системы самовластных взаимоотношений. «Медный всадник» — это часть души человека, его «второе я», которое само по себе не исчезает. Выражаясь словами Чехова, человек должен каждый день «по капле выдавливать из себя раба», производить неустанно духовную работу (сравни с идеей, развитой Гоголем в «Шинели», о том, что человек создан для высокого предназначения и не может жить мечтой о приобретении шинели). Именно эти идеи впоследствии воплотятся в творчестве Достоевского, который «изнутри» опишет бунт «маленького человека» — бесплодный бунт «нищих духом».</span>