Детство Некрасов провёл в Ярославской губернии. Это очень сказалось на нём. Поскольку он видел подневольность крестьян. Жестокость крепостного права, дорогу "Сибирку". И бурлаков.
Скажи,сколько надо нам терпеть очередную боль?
И сколько надо все прощать?
Зачем мы слезы льем порой?
Зачем потухла та свеча?
Зачем людей кидаем зря?
И почему боимся,как огня
Влюбиться вновь,
Забыть печаль,
Не плакать,не кидать слова,
И не кричать ему в дорогу:
"Не уходи ты,ради Бога!"?
Он даст тебе своё плечо,
Ты крепко оперёшься на него.
И все невзгоды пройдут мимо,
Ведь вы достойно и красиво
Прошли весь этот долгий путь!
(Думаю тебе понравилось,удачи!)
«Странно: почему мы так же, как и перед родителями, всякий раз чувствуем свою вину перед учителями? И не за то вовсе, что было в школе, — нет, а за то, что сталось с нами после».
В пятый класс я пошёл в 1948 году. В нашей деревне была только младшая школа, и чтобы учиться дальше, мне пришлось переехать в райцентр за 50 километров от дома. В то время мы жили очень голодно. Из трёх детей в семье я был самый старший. Росли мы без отца. В младшей школе я учился хорошо. В деревне меня считали грамотеем, и все говорили маме, что я должен учиться. Мама решила, что хуже и голоднее, чем дома, всё равно не будет, и пристроила меня в райцентре к своей знакомой.
Здесь я тоже учился хорошо. Исключением был французский язык. Я легко запоминал слова и обороты речи, а вот с произношением у меня не ладилось. «Я шпарил по-французски на манер наших деревенских скороговорок», от чего морщилась молоденькая учительница.
Лучше всего мне было в школе, среди сверстников, а вот дома наваливалась тоска по родной деревне. Кроме того, я сильно недоедал. Время от времени мама присылала мне хлеб и картошку, но эти продукты очень быстро куда-то исчезали. «Кто потаскивал — тётя Надя ли, крикливая, замотанная женщина, которая одна мыкалась с тремя ребятишками, кто-то из её старших девчонок или младший, Федька, — я не знал, я боялся даже думать об этом, не то что следить». В отличие от деревни, в городе нельзя было словить рыбку или выкопать на лугу съедобные корешки. Частенько на ужин мне доставалась только кружка кипятку.
<span>Роль учеников Базарова: Ситникова, Кукшиной велика для характеристики главного героя - Базарова. </span>
<span>Но и не только: они по-своему характеризуют его избранную теорию, доводят до абсурда идеи Базарова, выявляя все негативные стороны вульгарного материализма и нигилизма. </span>
<span>Образы Ситникова и Кукшиной обрисованы в романе с карикатурной резкостью. </span>
<span>С их помощью Тургенев открывает ещё один аспект существования идеи в обществе. Независимо от того, какова эта идея, хороша она или дурна, истинна или ложна, становясь достоянием масс, она неизбежно опошляется, снижается, мельчает. Для Ситникова и Кукшиной нигилизм, эмансипация — только маски, в отличие от Базарова они отрицают не “в силу ощущения”, а потому, что это модно. </span>
<span>В итоге же доминантной чертой их портретов становится ненатуральность, фальшь, напыщенность. </span>
<span>Но реакция “учителя” на присутствие “Ситниковых” крайне интересна. “Ситниковы нам необходимы, — объясняет Базаров Аркадию. — Мне, пойми ты это, мне нужны подобные олухи. Не богам же в самом деле горшки обжигать!” Ситниковы нужны Базарову для наращивания массы, для “грязной работы” — распространения нигилистических идей в широких слоях общества. Себе Базаров отводит роль “бога”, человека, стоящего на высших ступенях иерархии власти, и это ещё одна важная, довольно зловещая черта в обрисовке существования идеологии в обществе. </span>
<span>Образы Ситникова и Кукшиной становятся косвенным средством разоблачения нигилизма: что-то в нем есть привлекательное для таких пустых и поверхностных последователей. Ситников и Кукшина воплощают собой тип людей, известных ещё со времен Грибоедова, превращающих идеи в болтовню: Репетилова. Базаров и ведет себя с ними презрительно именно потому, что понимает это, своим презрением подчеркивая их истинную ценность.</span>