В 118,но это не точно.Я не знаю верного ответа
Советам, которые ему когда-то давали взрослые.
Васютка жил в деревне, расположенной возле тайги, поэтому с детства впитал таежные законы, которые и помогли выжить.
<span>В тайге было страшно. Он постоянно вспоминал советы и рассказы старших, и правильно оценивал их. Рассказы взрослых, знание таежных законов, его самообладание, помогли ему выжить в тех суровых условиях. </span>
ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ. Замысел рассказа “Левша” (Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе)” возник у Лескова, вероятно, к 1878 г. По свидетельству его сына, А.Н. Лескова, отец лето этого года провел в Сестрорецке, в доме оружейного мастера. Будучи знакомым с помощником начальника местного оружейного завода полковником Н.Е. Болониным, Лесков обсуждал с ним вопрос об источниках происхождения прибаутки о том, как “англичане из стали блоху делали, а наши туляки ее подковали, да им назад отослали”. Так и не узнав ничего о возникновении этой присказки, Лесков в мае 1881 г. написал рассказ “Левша”, сюжет которого построен на привлекшем его внимание “присловье”.
Первоначально писатель задумал объединить три “уже готовых маленьких очерка” под общим названием “Исторические характеры в баснословных сказаниях нового сложения”, которые бы, по определению самого писателя, представляли собой “картины народного творчества об императорах: Николае I, Александре II и Александре III (хозяйственном)” (из письма И.С. Аксакову, май 1881 г.).
Однако в октябре 1881 г. Лесков опубликовал в журнале “Русь” один рассказ под названием “Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе (цеховая легенда)”. В следующем году рассказ вышел отдельным изданием, в которое писатель внес некоторые изменения. Они были направлены на усиление сатирического звучания рассказа (например, в 7-й главе писатель добавил, что деньги на нужды церквей собирают “даже там, где взять нечего”). Кроме того, в тексте издания 1882 г. сняты кавычки с ряда специфических слов и выражений, характерных для народной речи.
Появление “Левши” почти сразу же вызвало отклики в прессе. В октябре 1881 г. Лесков в письме к Аксакову подчеркнул, что «“Блоху” здесь очень заметили даже литературщики». Однако критика не поняла художественной ценности рассказа, жанровые искания Лескова оказались ей чужды. Его обвиняли и в “славянофильском шовинизме”, и в стремлении приписать народу не присущие ему качества, показать, как “русский человек затыкает за пояс иностранца”, и в принижении русского народа.
ЖАНРОВОЕ СВОЕОБРАЗИЕ. Критика, будучи практически единодушной в своей уверенности, что Лесков всего лишь художественно обработал бытовавшую в народе легенду, называла рассказ “простым стенографированием”, “пересказом”. Такая оценка объяснялась слишком буквальным пониманием предисловия, которым Лесков предварил первые издания рассказа. Введя в название подзаголовок “цеховая легенда”, писатель продолжал “обманывать” читателя и в самом предисловии, утверждая, что записал эту легенду в Сестрорецке со слов “старого оружейника, тульского выходца”, и она “выражает собою гордость русских мастеров ружейного дела”.
Лесков, вероятно, не ожидал, что критика, основываясь на его собственном утверждении о существовании легенды, будет столь язвительно отзываться о его литературных способностях. В итоге писатель был вынужден себя “разоблачить” и в июне 1882 г. в газете “Новое время” опубликовать заметку “О русском Левше (Литературное объяснение)”. В ней Лесков называет это произведение рассказом, настаивает на своем авторстве, Левшу именует “лицом... выдуманным”. Позднее, в 1889 г., при подготовке собрания сочинений писатель изъял предисловие из текста рассказа.
Почему Лесков дает “Левше” жанровое определение “рассказ”? Ведь, строго говоря, это произведение скорее напоминает повесть. У него достаточно большой объем, что не свойственно рассказу, оно разделено на 20 глав, охватывает длительный промежуток времени (примерно 10—12 лет).
В главе «Переправа» описывается, как Теркин действительно совершил подвиг, когда, оказавшись на правом берегу, возвращается вплавь на левый, чтобы попросить поддержки. Переправа опасна и для товарищей Василия Теркина, и для него самого.
Действие рассказа происходит вьюжной зимой. Бунин нечасто использует в своих описаниях метафоры, однако если прибегает к этому изобразительному средству, то добивается необыкновенной яркости. Вьюгу автор сравнивает с морем во время урагана: «.. потонул в белом, куда-то бешено несущемся степном море». Автор стремится показать буйство природы: «...в бездне снежного урагана и мрака», «потонули вместе с лошадью в страшный снег». Разгулявшаяся стихия вызывает в душах людей страх: «...в такую страсть», «такой ужас», «...ужасала одна мысль». Эти эпитеты рисуют состояние души матери, оставшейся в одиночестве с больным ребенком: «...плакала горькими слезами от страха и от своей беспомощности». Речь также является средством раскрытия характеров героев: «Господи, помоги! Господи, защити!», «Бог с тобой...», «А господь его знает!». В полном бессилии мать обращается к единственной надежде — Господу. А надежда приходит в ином образе. Обращает на себя внимание тот факт, что все герои безымянны, а именем наделен только один персонаж — Нефед. Это говорит о том, что он главный герой рассказа. Речь Нефеда лишена закругленности, в ней нет сложных предложений, много просторечий: «Не полегчало?», «...не хитрое дело», «Она мне будет в зад, пыль-то...» Незаконченные, часто обрывающиеся фразы говорят не только о крестьянском происхождении Нефеда, но и о том, что он человек дела. И он отправляется за шесть верст в лавку за лаптями и фуксином, так как «душа желает». А если выполнить заветное желание больного, он выздоровеет. Характер Нефеда, его устремленность и деловитость автор подчеркивает в портретной характеристике и в описании его действий: «Мотнул шапкой. Задумался. Шапка. Борода, старый полушубок, разбитые валенки — все в снегу, все обмерзло... И вдруг твердо: «Значит, надо добывать...».
Буниным в рассказе используется прием предвосхищения событий. Эпитет «зловещий стук» предсказывает скорую развязку — Нефед заблудился в степи, не дошел до Новоселок, вернулся ни с чем, и это означает, что ребенок умрет.
В данном произведении немногословность Нефеда, приверженность крестьянским жизненным устоям, деятельное начало — все рождает ощущение душевого здоровья, внутренней гармонии и красоты простого человека. Его внутреннее спокойствие сродни природе. Нефед — «выходец из природы», уходит он тоже в нее.
«Белый от снега» дом и «красные лапти», «холодный» дом и «в жару... плакал ребенок» — антитеза в начале рассказа рождает ощущение равнодушной холодности окружающего мира по отношению к больному ребенку.
Для Бунина деталь важна сама по себе, без привязанности к сюжету. Она говорит о состоянии мира в целом, стремится вобрать в себя всю полноту чувств, всю сложную характеристику мира в цвете, звуках, запахах: «Сальная свеча пылала дрожащим хмурым пламенем. Мать поставила ее на пол за отвал кровати. Ребенок лежал в тени, но стена казалась ему огненной и вся бежала причудливыми и грозными видениями...».
Знаки препинания тоже играют определенную роль. Они создают грустно-напряженную тональность. Многоточие в конце предложений в финале выражает горькое недоумение и одновременно радость — спасены! жилье рядом! «Кинулись разгребать снег, подняли тело — оказывается, знакомый человек...
Тем только и спаслись — поняли, что, значит... в двух шагах жильё...»
<span>Мы понимаем, что Нефед спас не только новоселовских мужиков, но и мальчика. А Бунин подводит нас к мыслям о единстве человека и природы, и о том, что за смертью идет жизнь.</span>