Александр Васильевич Мальцев обладал замечательным талантом — никто лучше него не мог чувствовать машины, не мог по одному взгляду определить неполадки в работе, не мог так всеобъемлюще воспринимать мир, замечать мельчайшие детали. Именно поэтому было вполне ожидаемым его назначение на самый новый и самый мощный поезд в депо — «ИС». Эта машина стала его детищем. Во время поездки он как будто сливался с паровозом воедино, чувствовал биение «его парового сердца», понимал малейший звук. Увлеченный работой, он становился похож на вдохновенно играющего актера. Талант машиниста обрекал Мальцева на одиночество, приподнимал над всеми и заставлял смотреть свысока. Мальцев практически не обращал внимания на нового своего помощника, и даже спустя год он относился к нему так же, как и к слесарю- смазчику. Он весь отдавался работе, растворялся в машине и в окружающей природе. Маленький воробей, попавший в воздушную струю от паровоза, не оставался без внимания. Мальцев слегка поворачивал голову, чтобы проследить его дальнейшую судьбу. Ему казалось, что только он один способен так много вобрать в себя, так много познать. Сила его таланта, как это ни печально, отдаляла его от остального мира людей, среди себе подобных он чувствовал себя одиноко. <span />
Сибирь. Поздняя осень. Мальчик Вася отправился в тайгу за кедровыми орехами и заблудился. Тайга не шутка, конечно, взрослому и то страшно, а тут ребенок. Не растерявшись, Васятка стал вспоминать всё, что хоть когда-то слышал от рыбаков о том, какие приметы могут помочь ему выйти из глухой тайги, он проявил недюжинную мудрость и мужество, он продержался в тайге долгих пять дней, добывая себе пищу, охотясь, не падал духом. На пятый день он вышел к неизвестному озеру, где было очень много рыб и по его течению вышел к Енисею, где его и нашли друзья отца. Озеро, которое нашел мальчик, назвали в его честь – Васюткиным озером. <span>Хорошее произведение, много красивых моментов описания природы, интересный сюжет.</span>
<span>Стоят на пристани пассажиры, ждут парохода. - Вон, вон, кажется, "Пушкин" идет. Отвечают портовые люди: - Правильно, это Стратонов. Пассажиры: - "Пушкин" ведь? - Ну да: Николай Исаич. Пассажиры переглядываются - вот неучи какие моряки: не знают, что Пушкин - Александр Сергеич. Николай Исаич Пушкин! Вот дураки-то. А Николай Исаич стоит на мостике "Пушкина", глядит в бинокль и рявкает из бороды: - Права... еще права. Так, так держать! И знает Николай Исаич, что весь "Пушкин", от верхушки мачты до днища, - все это он - Николай Исаич. И что когда посадит он "Пушкина" на мель, никто не скажет: "Пушкин" напоролся, а прямо будут говорить: - Николай Исаич на мель сел. Стратонову скулу помял... пять футов воды в трюме. Сам все эти пять футов воды ртом бы выпил, и пусть бы обе скулы, всю бы морду ему разворотили, с радостью дал бы Николай Исаич, лишь бы не было такого греха. И так вот всякий капитан. Потому и говорят: "Ерохин снялся; Федор с моря идет". А в "Федоре" этом - десять тысяч тонн, и на носу накрашено: "Меркурий". Я сам это понял только тогда, когда первый раз посадил парусник. Дело было просто. Шел я в свежую погоду у Тендры, ночью. Помощник мой вахту стоял. Вот по времени должна уж быть Тендра. А это, надо сказать, песчаная коса, ее и днем-то за двести саженей можно не увидеть. Я вышел и слышу: не та зыбь, метет прибой, россыпи слышно. Я говорю помощнику: - Сейчас в Тендру вопремся, уваливайтесь под ветер. А он говорит: - Приведите к ветру, лот брошу. То есть чтоб я поставил судно против ветра, а он смерит, сколько глубины! А привести к ветру - это выходит с ходу еще сажень двадцать пролететь к берегу. - Приведите! - кричит помощник. - На вашу голову? - Ладно. - И побежал он с лотом на бак. </span>